Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

А однажды Евгений Александрович спросил, почему у меня такой усталый вид. «Потому что устал», – резковато ответил я, и Евтушенко предложил поехать отдохнуть на его дачу в Гульрипше. И мы с моей второй женой Анной оказались на его знаменитой даче с белыми шарами у входа, на которых было написано «Станция Зима», под опекой его друга и порученца Джумбера Беташвили, занимавшего какой-то высокий хозяйственный пост в абхазском правительстве.

Это был чудесный отдых. Дачу от пляжа отделяла только узкая дорога и кустарник, в котором валялись черные свиньи, а грузинские и абхазские застолья сменяли друг друга. Потом, во время грузино-абхазской войны, дача Евтушенко была стерта с лица земли, а Джумбера Беташвили, говорят, расстреляли в подвале собственного дома в Сухуми.

Так вот Евтушенко был «дядькой», а Коротич? Коротич – нет.

Он был очень хорошим редактором. Всю толстую пачку рукописей, которую я отдавал ему вечером, возвращал утром следующего дня полностью прочитанной и умело почерканной. Если материал заворачивал, тот действительно был или недостаточно сильным, или, на его взгляд, преждевременным (как мы в таких случаях иногда поступали, я уже писал). Еще он умел так отказывать авторам, что они уходили почти счастливыми. И наверно, главное в те годы для хорошего редактора: он умел разговаривать с начальниками на их языке. Так, что начальники чувствовали: он совершенно разделяет их позицию, но по натуре человек более мягкий и снисходительный (потому и сам не начальство, и никакой угрозы, что будет претендовать). Поэтому и оправдывает зарвавшихся: мол, молодые, глупые, горячие, будем воспитывать.

Словом, хитер был Виталий Алексеевич как редактор, а иногда и неожиданно смел. Ну, все, кто постарше, помнят, как он вышел на трибуну сквозь недоброжелательный гул «агрессивно-послушного большинства» съезда народных депутатов с документами, изобличающими коррупцию региональных элит (потом рассказывал, что было страшно)… Кто не помнит, не знает, и не надо – сейчас коррупция (в том числе в регионах) на порядки выше.

Но из «Огонька» не только Коротич выходил на уровень высокой государственной политики. На нем оказался – и куда основательней – редактор отдела писем, чей кабинет находился ровно напротив моего, через коридор: Валя Юмашев.

На работу Валя ходил в джинсах и кроссовках. Девочки из его отдела дали ему ласковую кличку Барсик. В журнал он не писал, зато очень вовремя придумал печатать в «Огоньке» читательские письма – они были тогда потрясающими. И вдруг, когда Ельцин (во время опалы) согласился дать интервью «Огоньку», Валя настоял, что сам будет его брать (хотя собирался это делать политический обозреватель, почему-то приписанный к юмашевскому отделу – мой друг Толя Головков).

Вскоре Юмашев подошел ко мне и спросил, не сдает ли кто-то дачу в Переделкине, – Ельцин хочет снять. Я не знал и интересоваться не стал – никогда не испытывал к БН особых симпатий.

А еще чуть позже Валя подарил мне книгу Ельцина в своем исполнении. Называлась она «Исповедь на заданную тему», как первая опубликованная в «Алом парусе» «Комсомолки» заметка Юмашева (заголовок придумал тогдашний, после Щекочихина, капитан «АП» Павел Гутионтов), и содержала в себе пометки в скобках типа: (Смеется.), (Кашляет.)…

Валя всегда был негромок, улыбчив и услужлив. Когда мы отдыхали в одно время с ним в доме отдыха «Правды» в Пицунде, он по своей инициативе покупал и приносил нам с женой домашнее вино. Думаю, эти качества и подобные телодвижения Юмашева немало поспособствовали его политической карьере, вершиной которой стал пост главы Администрации президента. Но, мне кажется, Валя к такой известности не стремился – ему больше нравилось оставаться в тени. Неслучайно какое-то время бытовало мнение, что в ельцинском окружении (уже кремлевском) серый кардинал – именно Юмашев.

Но все это было потом, потом…

А значительно раньше – в начале 1991 года – мы ушли из «Огонька». Мы – это три члена редколлегии, в том числе ответсек, его зам, весь отдел литературы, редактор международного отдела, новый финансовый директор и даже одна очень квалифицированная верстальщица. Всего человек четырнадцать.

Причиной нашего ухода стали результаты аудиторской проверки, инициированной Коротичем в связи с обретением журналом независимости. Эти результаты стали хорошо известны новому финансовому директору, а также только что избранному председателю совета трудового коллектива Владимиру Вигилянскому. Они поразили – оказывается, «Огонёк» несколько лет грабили. И делали это некоторые наши коллеги.

Многочисленные разговоры группы возмущенных с Коротичем, который не имел, по крайней мере, прямого отношения к тайной «приватизации» журнала, ни к чему не привели. Никто из «приватизаторов» не был уволен или даже наказан.

На столе Виталия Алексеевича всегда было огромное количество остро заточенных карандашей. После того как стало известно его решение не выносить сор из избы, он взял пучок карандашей и стал их раскладывать на две кучки, говоря нам: «Смотрите, нас же больше!» (имелись в виду незамаранные члены редколлегии). Но это нас как-то не убедило. И мы ушли делать новый и «чистый» журнал.

Назвали его «Русская виза». Но получилось издать только четыре номера. Нашего издателя, бывшего пианиста и настройщика фоно, потом бизнесмена и депутата Госдумы Марка Горячева, бившего морду Жириновскому, выкрали возле питерского рынка. Дальнейшая его судьба неизвестна.

А оставшиеся в «Огоньке» вскоре скинули Коротича на революционной волне августа 1991-го. Мотивировка была такая: во время путча демократ Коротич струсил вернуться в Москву, в родной журнал, из Штатов. Хотя все знали, что Виталий Алексеевич значился в «расстрельных списках» ГКЧП.

Это стало началом конца легендарного «Огонька».

А на наш уход общественность и авторы журнала отреагировали по-разному. Мы сами решили не давать по поводу нашего исхода никаких интервью (звонили и из «Голоса Америки», и из Би-би-си, и из «Московских новостей») – не топить флагман перестройки. Но и на уговоры Коротича вернуться не велись.

Солидарность с нашей непримиримостью проявили Людмила Петрушевская, Василий Аксенов, Виктор Ерофеев, Бенедикт Сарнов, Станислав Рассадин… Игорь Иртеньев отказался идти на мое место редактора отдела литературы, как на сакральное, что ли.

А ближайший мой друг-наставник Юра Щекочихин нас осудил – как раз за пробоину во флагмане перестройки-гласности, которую мы, по его мнению, нанесли, и за разрыв с некоторыми его (а значит, должны быть и моими!) друзьями, оставшимися в «Огоньке»…