Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Это стихи со следами Первой мировой войны. А на самом рубеже Второй мировой, в 1939-м, Ходасевич умер – в Париже, мучительно, от рака. Поскольку не от пули или петли, в нашем «наихристьяннейшем из миров» (М. Цветаева) такая смерть не способствовала его посмертной славе.

А еще за десять лет до ухода этот великий русский поэт без капли русской крови (отец – польский дворянин, мать – крещеная еврейка) практически порвал с поэзией (написал потом всего несколько стихотворений). В чем причина? Кажется, прежде всего в том, что «гармонизировать» распадающийся на глазах мир (а поэзия всегда «гармонизирует» – любой ужас, ставший предметом ее интереса) не было больше ни сил, ни лукавства (вообще несвойственного В. Х.), ни желания. Не напрасно последнее четверостишие последнего стихотворения «Звезда», завершающего «собрание стихов» «Европейская ночь», звучит так:

Замечу, что и рифма здесь «мечтой – красой» пушкинская, а не более «точная»: «мечтой – красотой» (тогда последняя строчка выглядела бы так: «И первозданной красотой» – и насколько же была бы вульгарнее, просто хуже, почему – еще одна загадка поэзии).

Написавший замечательную биографию Державина, Ходасевич собирался писать и биографию Пушкина. И ведь мог! Именно он мог это блестяще сделать. Однако в те же годы отказался даже от этого своего любимого замысла. Конечно, и рутинная работа в эмигрантских газетах, необходимая для выживания, и отсутствие оставшихся на родине пушкинских материалов способствовали отказу. Но опять-таки главной причиной видится страшная пропасть между миром пушкинской гармонии и заоконной реальностью, которую Ходасевич остро видел и переживал…

А предсказание оставил светлое: «Будущие поэты не будут писать «под Пушкина», но пушкинская поэтика воскреснет, когда воскреснет Россия» («Возрождение», 1927, 11 апреля). Написал же он в те годы только блестящую книгу «Некрополь» – прощание с русским Серебряным веком, даже мемуарами ее назвать язык не поворачивается.

…Выстраданное литературное одиночество Ходасевича и его предельная честность по отношению к слову – пример, достойный подражания, но не воспринятый российскими поэтами начала XXI века.

…Столь разные писатели, как Горький, Набоков и Вячеслав Ив а нов, считали и даже в разные времена провозглашали Ходасевича лучшим поэтом своего времени. Все они не правы – нашего.

А вот напоследок мало кому известное, потому что незавершенное, стихотворение Ходасевича:

Это берлинское стихотворение 1922 года впервые опубликовано в 1970-х за рубежом по черновому автографу из архива поэта. Не найдя одного хирургически точного эпитета для последней строфы, Ходасевич так и не напечатал его при жизни. Можно поискать эпитет за него…

А стихи – из ключевых. Выйдя из русской революции в европейскую ночь, пережив «былую красоту» Гёте, Шуберта, смятенных русских символистов (их тени есть в строках), – в «волчьей жизни» поэт становится стоиком, чтобы остаться собой. Это почти манифест. Мужественный, бесслезный.

Что же касается «золотожелчной зари» – это ли не нынешняя навязчивая неоновая реклама (в те годы такой еще не было)?!

Книга антисоветской прозы очень сильной поэтессы Анны Барковой вышла спустя пятьдесят два года после написания. Не устарела.

В молодости судьба дала Барковой все шансы на жизненный успех. Она не пожелала ими воспользоваться. «Дура!» – скажут те, для кого все измеряется словом «успех», поспешным и легковесным (их, кажется, большинство). «Сами дураки!» – могли бы ответить им те, кто живет по другой шкале ценностей (не ответят – как раз из-за этой шкалы).

И вот почти парадокс: сейчас у Барковой не выходили бы книги и газетно-журнальные публикации, не проводились конференции о ее творчестве, мы бы вообще, скорее всего, не вспомнили о ней спустя десятилетия после смерти, если бы она выбрала путь успеха. В те годы это означало стать правоверной советской поэтессой. Пусть даже лучшей из них.

Но начнем сначала.

Ее ранние стихи высоко оценили Блок, Брюсов и Пастернак.

Ее первая книга «Женщина» с восторженным предисловием Луначарского вышла, когда автору исполнился 21 год, в 1922-м.

Луначарский писал: «У нее совсем личная музыка в стихах», вообще считал, что из нее получится лучшая советская поэтесса (с таким-то социальным происхождением: из бедной, многодетной семьи, из провинциального пролетарского города).

Именно по настоянию наркома просвещения она перебралась в Москву из Иванова-Вознесенска, где родилась в семье швейцара гимназии, и с 1922-го по 1924 год жила в квартире Луначарских в Кремле, работала в секретариате Наркомпроса.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевистской власти:

и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам. Потом, так как устроилась на работу хроникером в газету «Правда» (1924–1929), получила комнату.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

А в декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

Ознакомившись с материалами дела, Баркова подтвердила все данные ею показания. И в тот же день написала заявление Ягоде: