Wind-n-Rain - Костолом

Капля стекает по каменной стене, оставляя блестящую дорожку, истощаясь, в конце концов — исчезая. Вся стена такими дорожками испещрена — они создают узоры на ней: примитивные, даже бессмысленные — на первый взгляд; уникальные, преисполненные значения — если присмотреться. Они — как отпечатки пальцев: едва отличимые, неповторимые. Наблюдая за каплями, за их смертью, Ксю не заметила, как остыла. Ей было жарко, когда она попала сюда — в город-зазеркалье, в место, имитирующее родной Новороссийск и как будто бы на него похожее, но, конечно же, им не являющееся. Теперь ей холодно. Она обхватывает себя голыми руками — летняя маечка совсем не греет, хотя и ветра нет… Она бы сравнила это место с холодильником, да всё не то: в холодильнике просто холодно, а здесь — зябко. Проводит огрубевшими подушечками пальцев по покрывшейся пупырышками коже, приглаживает восставшие волоски, делает вдох, другой, глубже — и не чувствует насыщения. Будто воздух, вдыхаемый носом, её лёгкие не питает. Душно и холодно… Как в теплице, которую оставили в межсезонье без подогрева. Люди? Она понимает: капли на серых стенах лабиринта — это они и есть; стекая по каменной глади, они исчезают, чтобы испариться и, поднявшись ввысь липким паром, снова собраться каплями и осесть на стенах. Поэтому стены никогда не высыхают. Поэтому люди здесь бесконечно перерождаются, не имея надежды ни на окончательное высыхание, ни на неизменную целостность. Капли — не роса и не дождь. Они — конденсат. Капельки, бывшие в употреблении, секонд-хенд из мира воды. Или серый лабиринт лже-Новороссийска — десятый круг ада? Но она же не умирала, так почему она здесь?

Потому что я так хочу.

Этот голос, отражаясь от стен, просачивается в её мозг через барабанные перепонки и застревает внутри. Он заполняет собой бесконечные коридоры закольцованного каменного ада, переплетаясь с самим воздухом. Он — везде. Ксю суматошно бьёт себя по рукам, затем по животу — будто мошкару сгоняет, желает избавиться от напасти — всё зря: голос въелся намертво, его уже не стряхнёшь.

— Почему ты не оставишь меня в покое?

Оставлю. Но сперва — уничтожу. Выжму в мензурку и выплесну: будешь собираться капельками конденсата на стенах ада, снова и снова — всегда.

Прекратив бессмысленные отряхивания, Ксения озирается. Поворачивается кругом — и люди везде. Щурит глаза, напрягается, силится рассмотреть лица, и едва ей это удаётся, люди сменяются другими, потом — третьими: от нескончаемой череды незнакомых лиц голова идёт кругом. Куда же делись те, первые? Задыхаясь, ловя на сетчатку тёмные кляксы, Ксю втемяшивает ладонь с растопыренными в нервном полупараличе пальцами в ближайшую стену — чтобы не втемяшиться в неё головой. Ладонь обжигает влагой. Так вот же они, потерянные…

А что если бежать? Его не видно, но кто сказал, что он вездесущ? Подписку о невыезде ведь никто не отменял, так?

Прежде чем решиться на бег, она собирается с силами, аккумулирует остатки воли, сжимает кулаки. Ноги слабы, как водою наполнены, а вместо кожи — тончайший полиэтилен. В голове шумно, и чудится, что дорожки конденсированных капель, из которых сотканы стены, живут у неё в голове — влажные, холодные и вечные — вместо мозга. В лёгких — тяжело, будто два мешочка из плоти набили влажным песком. Дышать невозможно, куда уж бежать. Беги хоть куда-нибудь! От него! От него!

Не скроешься, дорогая. Ты меня предала, в грязи изваляла. Неблагодарная сучка. Я буду с тобой до твоего последнего вздоха. И ни подписка, ни защитнички твои деревенские мне не помеха. Ты же знаешь, что я сильнее их всех — я там, куда им не добраться. Я внутри тебя, Ксюха. До последнего вздоха. До последнего вздоха…

— Заткнись, — шепчет она, поднимая глаза к небу. Вместо неба — серые клубы́, низкие и давящие. За простую возможность дышать без боли она бы душу сейчас продала, не торгуясь.

Такая молодая и такая отчаявшаяся. Обыкновенная слабачка. Таким не место в нашем мире. Такие, как ты — ни на что не годны.

Голос в голове — чужеродный, как отторгаемый телом донорский орган — голос управляет ею, подгоняет её, и она всё-таки бежит, не разбирая дороги. Дорога здесь всё равно одна: с обеих сторон заключённая в каменные тиски, а с обоих концов — упёртая в тупики. Такова игра лабиринта. Просто умереть на бегу будет проще, чем упав, думает Ксю за шаг до падения.

— Здесь брусчатка неровная. Никогда не полагайся на лабиринты. Кажется, они предсказуемы, как предвыборные обещания, а на деле — сюрпризов немеряно. Поднимайся.

Она хватается за протянутую ладонь смело — та бледная и узкая, а не смуглая и заквадраченная, как у А. — и силится подобрать под себя раскинутые по брусчатке ноги. Кладка и впрямь не ровна: несколько булыжников выпирают из мостовой, о них-то она и спотыкнулась. Резкий рывок, и Ксю уже на ногах. Чужая ладонь продолжает сжимать её собственную: крепко, но не больно. Ладонь сухая — разве возможно такое здесь, в тепличном лабиринте?

— Ну как ты? Готова вернуться?

Голос знаком, она его уже где-то слышала…

Когда ты подумаешь, что забыла и готова отпустить — я напомню о себе. Когда ты надумаешь убежать — я напомню о себе. Даже когда ты наконец решишься на единственный верный шаг и запасёшься волшебными таблетками — я буду рядом. Я сильнее тебя. Я — тот, кто будет с тобой до последнего вздоха…

Какие разные они, эти голоса…

— Я не знаю, кто Вы, но прошу… — шепчет она, медленно, нерешительно и стесняясь самой себя. Поднимает глаза на незнакомца. Влажная ладошка всё ещё греется в плену чужой. Белое лицо с тонкими чертами приветствует её доброй улыбкой — неуместной, несвоевременной и при этом совсем настоящей. — Не знаю, правда не знаю. Но кем бы Вы ни были… Прошу, помогите мне.

Ольга никогда прежде не била Яна, она вообще никого никогда не била — даже котёнка за обоссанные любимые тапочки и детей за воровство нескольких сотенных купюр из её кошелька. Но час настал — и она со всей дури пинает соседа слева острым локотком прямо под рёбра.

— Просыпается, просыпается, Ян!

Разомкнув глаза в немом недоумении, тот вскакивает, чуть пошатываясь спросонья, и широкими скорыми шагами скрывается в стороне от прибрежной поросли.

— Оля? Уже… Вечер?

И правда вечереет, но всё же до заката ещё далеко. А вот до ужина — не так чтобы.

— Выспалась, соня? И будить тебя было жалко, и не будить — совестно. Тебя в гостинице-то не заругают?

Ольга лепечет нечто взаимоприемлемое, а в голове лишь одно: что же он там увидел? Кого встретил? И главное — зачем ему всё это было нужно? Незаметно озирается. Яна не видно — быстро же он умахал, никогда прежде не замечала она за ним такой прыти.