Wind-n-Rain - Костолом

Но удары внезапно стихли. Даже голоса за стенами стихли, и казалось, стихло всё — сам воздух: и птицы, и кузнечики, и даже ветер… Отложив нож, ведомая страхом и любопытством, Мадина поднялась с пола, стряхнула печную золу с оборок юбок и вернулась к смотровому окошку. Едва подойдя к нему, ей тут же пришлось отшатнуться — на неё неслось что-то странное, ни на что не похожее. Лишь отступив пару шагов и дав этому чему-то беспрепятственно залететь в дом и приземлиться на доски у её ног, она поняла, какую смерть приготовили для неё селяне. Сухие доски уже занимались под пылающим тонким факелом. Следом полетел ещё один, и Мадина, перестав уже оглядываться на дверь — там не спасение, там ловушка, они хотели её выкурить — вновь схватилась за нож. Тот выпал из влажных, покрытых страхом ладоней, и Мадина нагнулась, чтобы поднять его… Нижняя юбка вспыхнула от расползающегося по доскам пламени, за нею занялась другая, огонь взбирался выше с неимоверной скоростью — простая холщёвая одежда служила ему хорошо, и Мадина уже чувствовала тошнотворный запах тлеющих волос, слышала мерзкий писк, что издавала лопающаяся на её груди обугленная кожа, затем был запах горящей плоти. На летних ярмарках им завлекали в харчевни. Плоть горела долго: она обратилась в угли, уже когда все четыре стены крохотного бревенчатого домика с печкой посередине стали рыжими от пламени. A потом были кости… Они так и не прогорели до конца, не стали пеплом. Они оказались слишком крепки.

Мадина сидела на холодном гладком валуне и оглядывала пустоту, в которую обратилось их место. Сегодня селяне вернулись. Их не было два дня и две ночи, а на третий день они вернулись. Обрушили чёрный остов сгоревшего дома, похоронив кости под обломками прогоревшей древесины. Разобрали на камни чёрную, некогда бывшую белой печь. Камни унесли. Золу на пепелище разровняли. Мадина содрогалась, наблюдая, как бесчисленные пары ног прохаживались по её присыпанным чёрными хлопьями костям. Снесли пристройку и курятник. Кур забрали ещё в первый день. Здесь когда-то жила колдунья, проклявшая их народ — так сказал им князь, а мулла слова князя лишь подтвердил, и убедившись, что в этом месте не осталось ничего, способного сохранить о ней память, ушли обратно.

Это было утром, на заре, а сейчас же, на закате, полыхало уже в другом месте. Деревянные стены поселения, видневшиеся с места пепелища сквозь вёрсты степи, отправляли в небеса последние послания — вздымавшиеся в воздух алые хлопья. Село горело. Мадина могла бы сходить туда, чтобы видеть ближе, но в этом не было нужды: она и со своего пепелища всё видела. Турки приплыли, когда люди были заняты сравниванием её дома с землёй. Высадились быстро. Коней при них не было, зато было столько людей и оружия, что село пало за несколько часов. Она видела горящие сакли, ручьи крови, текущие по земляным вытоптанным улочкам, слышала крики женщин, угоняемых в сторону лодок. Видела порубленные на части тела мужчин. Младенцев, сбрасываемых в колодцы. Видела пришельцев, сгребавших в большие холщёвые мешки всё, что можно было унести. Овец и лошадей, которых собирали в табуны и гнали к берегу. Лодки продолжали прибывать. Их грузили быстро, и они тут же отчаливали, увозя добычу на юг. К закату в округе не было уже никого — никого живого. На месте села остался лишь дымящийся беспорядок, и столб дыма видно было издали. Скоро сюда придут соседи — как только убедятся, что турки уплыли, и дорога чиста. Разберут то, что ещё осталось нетронутым, поскорбят немного и вернутся восвояси, в свои сёла: тихо ждать такой же участи. Когда небо окончательно сменило цвет с синего на чёрный, а истончившийся столб дыма уходил в него, сплетаясь с млечным путём, Мадина поднялась с камня и пошла к своему пепелищу. Ей бы очень хотелось отрыть свои кости, выкопать могилку и спрятать их в ней. Хотя бы так. Но она не могла — её руки проходили сквозь пепел, а ноги не оставляли на нём следов. Уже три дня, как она потеряла плоть, а так ещё полностью этого и не осознала. Ничего, время на это у неё есть. Бесцельно побродив вокруг обломков, она направилась в лес. Свои новые владения стоит потихоньку обживать — ведь здесь она надолго. На то, что когда-нибудь эту проклятую землю, завещанную ей прародительницей, она сможет покинуть, надежды не было.

Лес встретил её мерным потрескиванием ночных насекомых, уханьем совы, похрустыванием веток и завываниями ветра в кронах деревьев. Звуков в лесу было так много, что в них можно было затеряться. Не было среди них лишь одного — звука её шагов. Найдя удобное углубление под корнями мощного многовекового бука, она улеглась на влажную траву, не почувствовав влаги, и задумалась. Спят ли души? За те три дня, что она была душой, спать ей не захотелось ни разу. Если это часть проклятия, то придётся смириться. А что, если она сможет приручить сон, как делала это раньше, имея плоть? Размышляя над этим она не заметила, как уснула.

Ей снилась полянка, тускло освещаемая летними звёздами, высокие травы, приятно щекочущие голые ноги, влажные листья низеньких кустов, резвящиеся в воздухе светлячки. Неужели для того, чтобы вновь почувствовать, ей нужно было уснуть? Живые люди во сне летают, а мёртвые, оказывается, всего лишь чувствуют — и этого уже слишком много. Неужели, погружаясь в призрачный сон, призрак вновь обретает плоть? Посреди полянки, свернувшись клубком на лежбище из примятой сухой травы, отдыхала лиса. Залюбовавшись беспечным созданием, Мадина стала свидетельницей удивительного события: вдруг лиса подошла к ней, с интересом принюхалась, сперва даже чуть оскалилась, потом попятилась, поджав роскошный хвостик, наконец, будто поняв что угрозы нет, подошла ближе и ткнула носом в протянутую призрачную ладонь. Мадина не поверила, когда почувствовала: нос у лисицы влажный и холодный. Погладила зверюшку по шёрстке. Шерсть у лисы — жёсткая, густая — крепко воняла псиной. Она чувствовала её запах. Вцепившись пальцами в шкурку, она услышала довольное урчание почти уже приручённого зверя. Она могла слышать! Она обняла лисицу и сидела так, поджав под себя голые ноги, пока не ощутила, что замерзает. Вдруг лисица фыркнула, дёрнула лапой и… открыла глаза. Открыла глаза и Мадина. Она всё ещё лежала под корнями дерева, а лисицы нигде не было. Поднявшись, Мадина по памяти побрела искать звёздную поляну, с неудовольствием обнаружив, что ноги её траву больше не мяли и даже не чувствовали. Лиса носилась по поляне, спросонья не находя себе места. Вдруг, навострив уши лишь на одной ей слышимый шум, зверюшка бросилась через поляну, проскочив Мадину насквозь.

Так, в ночь после набега турок, Мадина поняла: она может спать. Она не видит снов, она сама — и есть видение. Другие могут видеть её во сне! От поляны до места, где она прилегла накануне, было с пару дюжин шагов. И посчитав, что лисица была далеко не единственной спящей зверюхой в лесу, но она была ближайшей к ней, Мадина поняла ещё одну важную вещь: так, используя сонные блуждания, она может выбирать, кому явиться в видениях. Жаль, что способность эта иначе чем для тешения себя памятью плоти, ни на что не годилась. Ведь на вёрсты вокруг людей больше не было, а уйти со своей земли женщина не могла — к ней она была приговорена.