Wind-n-Rain - Костолом

— Читай, — протягивает она телефон соседке.

«Привет! Рад, что ты написала! Насчёт вашей ситуации… Зря подругу не пугай, но будьте осторожны — мы засекли контакты А. Баграмяна с каким-то уголовником из Геленджика (подробностей сам не знаю). По закону это ничего не значит. Формально он ничего не нарушает. Просто. Будьте осторожны».

«Завтра встретимся? У меня дежурство до семи…»

Отвечать Женя, естественно, не собирается, хотя по едва скользнувшей на её губах улыбке становится ясно: Валерина прыть пришлась ей по нраву.

— Жаль, что «дельфин» не рифмуется с «ментом», а «русалка» — с «адвокатессой». — Неожиданно, Валерино сообщение подействовало на Ксюшу успокаивающе. — Вот скажи, Женька, что ему надо? Ну вот что? Зачем я ему? Почему другую себе не найдёт?

— Потому что он психопат.

Женя ляпнула первое, что пришло в голову. Она никогда не произносила этого слова при подруге. Это вроде как унизительно — если та встречалась с психом, то кто же тогда она сама? Но слово это витало в воздухе, витало между ними с тех самых пор, как Артур появился в Ксениной жизни.

— Ой, прости, я не…

— Ты права. И хватит меня жалеть. Все говорят: «Ты не виновата». А кто? Кто тогда? Я не верю, что такие вещи не имеют причины. Иногда кажется, что меня просто прокляли…

— Ага, не иначе сама Мадина тебя прокляла.

— Какая ещё Мадина?

Ксения слышала это выражение неоднократно — и от Розы, и от других местных. Наверное, это какой-то локальный мем.

— Да так… Типа легенда Алиевская.

— Расскажи! — Что-то вдруг жалит Ксюху изнутри. Остро, даже больно, но хочется ещё. Нечто, что заставляет её уставиться на подругу во все глаза и застыть так надолго, не моргая.

— Чего уж тут рассказывать. Вроде как давным давно, когда Алиевка ещё была черкесским посёлком, жила неподалёку отсюда одна женщина. И звали её Мадина. Была она типа отшельницей, знахаркой, и ходили к ней лечиться. Вроде как и не положено по исламу такое, но народ шёл, и до поры до времени всё было нормально. И вдруг, одна за другой, на Алиевку посыпались беды. То тиф, то засуха, то турки набегут. В конце концов у местного князя умер новорожденный сын, и князь, рассвирепев, объявил, что это подданные его виноваты — прогневали Аллаха своими связями с карапанкой, накликали проклятье на княжеский род. Местным долго объяснять не пришлось… В общем, ту женщину казнили. А выражение осталось: «Мадина прокляла». Когда что-то плохое случается, местные так говорят. А ты… — Женя мечтательно возводит взгляд к потолку, как бывалый чтец — она готова к овациям. Однако в награду обретает лишь тишину, слегка разряженную шумным посапыванием. — Эй, эй, Ксюх, я тут распинаюсь, понимаешь, а ты уже храпака задвинуть решила?

— Да не сплю я, не сплю… — Ксю привирает. Спать не спит, но подрёмывает. — Просто задумалась. Скажи, а где именно она жила? Где был её дом?

— Кто? Кого?

— Ну, Мадина эта, колдунья.

— Ксень, ты чего? — Женька снисходительно потрёпывает подружку по голому плечу. — Это ж сказка. Не было никакой колдуньи. И проклятий не существует. И с тобой всё в порядке. А то, что ты с психопатом встретилась — простая случайность. Про молнию слышала? Которая два раза в одно место не бьёт. Ты своё отмучилась — значит, в следующий раз встретишь кого получше. Ну? Ксюююш…

Почти три. Светает в четыре сорок, подъём в полшестого. Подружки спали вместе, скинув покрывало на пол и даже не занавесив окна. Они не слышали звук мотора у ворот, цокот каблуков сперва по бетонной тропинке к гостинице, двери которой никогда не закрываются, после — по каменным ступеням, и наконец — по веранде третьего этажа. Не слышали, как в люксе по соседству щёлкнул выключатель. Не слышали шума воды из ванной комнаты. И женского плача, глухого, удушливого, тоже не слышали.

Она увидела их издали. Могла бы бежать в лес — до опушки рукой подать, но знала: бесполезно. Их больше, и пусть лес ей был вторым домом, рано или поздно она выбилась бы из сил, а они — нет. Выкраивать себе лишние часы жизни — это как продлевать свою смерть. Поэтому она бросила на землю таз с бельём, что тащила от речки, заскочила в дом, заперлась на все засовы и просто стала ждать.

Сначала они пытались её звать — выкрикивали её имя вперемешку с проклятиями, бросали камни в бревенчатые стены. И чем дольше это продолжалось, тем больше их становилось. В маленькое смотровое окошко она уже могла видеть, как её дом берут в кольцо, и в пришельцах она узнавала то одного, то другого — казалось, будто вся деревня собралась тем утром у её одинокой сакли. Кто же остался за стенами поселения? В дни, когда море беспредельно подчинено туркам, и прибрежные сёла разоряются одно за другим, навсегда оказываясь стёртыми из памяти этих земель? Она не злилась, и ей не было страшно, она лишь сожалела о том, что не позаботилась о себе заранее. Ошиблась. Думала — ещё молодая, время есть. Но теперь за ней не стояло ни времени, ни наследницы. Отойдя от окошка, она обрушилась на пол. Ей ничего больше не оставалось — только ждать. Глупцы, которым, швыряться камнями уже надоело, теперь надумали в её дом просто вломиться. Она нужна была им живой — они верили, что сам Пророк завещал забивать богохульников камнями. Мадина зажмурилась, представив себе эту участь — было несложно, ибо подобных историй она слышала много: и из базарных сплетен заезжих купцов в былые времена, когда князь Али-Мурза ещё не был женат и славился благоразумием и мягкосердечием, и из давних бесед с матерью. В тех краях таких, как она, кроме неё самой больше не было, что не мешало суеверным каждого неугодного казнить за грехи, приписываемые сейчас и ей. Сперва их связывали, лишая подвижности, затем закапывали в землю по грудь, брали в кольцо и кидали камни, пока не начинало казаться, что колдун, а чаще — колдунья, испустила дух, и её чёрная душа отправилась в подземное царство вместе с её чёрной кровью, жадно впитываемой рыхлой землёй. Мадина горько усмехнулась: смерть про неё не помнит, сама она за ней не придёт. Но даже если она убьёт себя, или её убьют, призвав смерть силой, она всё равно не умрёт. Она останется здесь — бродить по берегу полупрозрачным лунным видением, и так будет вечность. Мать передала ей дар здесь же — в этом доме, а сама вылетела в трубу, и Мадина должна была сделать так же. Дымоход — её единственный путь, такой близкий и недоступный. Впереди — века неприкаянных скитаний, так пусть же её последний час в теле живой женщины не омрачится грязной экзекуцией.

Дверь уже едва сдерживала напор бьющегося об неё тарана. Это была крепкая дверь, дубовая. И засовов с дюжину. Прапрабабка Мадины, которая и построила этот дом на этой земле, провозгласив её своей, их землёй и закрепив её за ними, неспроста не оставила окон. Она была мудрой женщиной, и сейчас, таращась в дрожащую под ударами дверь, Мадина была ей благодарна. Сняв с пояса, на котором держались её юбки, крепкий нож, что долгие годы служил ей и инструментом, и оружием, она зажала его в кулаке и приложила к животу. Решено: она не дастся им живой, и её смерть не послужит им страшной забавой. Она отправит себя в вечность саморучно — оставалось лишь дождаться, когда падёт дверь: перед тем как испустить дух, ей хотелось взглянуть им в глаза.