Wind-n-Rain - Костолом

— Кажется, ты пишешь моей девушке? А ещё, кажется, у тебя решение суда? Поздравляю: разговор записывается, и твоего «алло» для идентификации личности по голосу будет достаточно. Нарушение условий подписки, пересмотр дела, изменение условного срока на реальный… Суши сухарики, Артур.

Валера сбрасывает звонок и, не решаясь поднять глаз, протягивает телефон Жене. А той и обидно вроде, что шоу так быстро закончилось, но она знает — всё верно: с Баграмяном по-другому нельзя. Он больной, ему болезненно важно, чтобы последнее слово всегда было за ним. Этот звонок выбьет его из колеи надолго. Она вообще даже думает, что в сети надоедливый абонент больше не появится. А как, должно быть, он сейчас бесится, услышав два волшебных слова: «моя девушка»! Да у него дым из ушей наверное валит! Женя бросается Валере на шею, приобнимает легонько и на полсекундочки, чтобы тут же отлипнуть и зашагать к гостинице. Лейтенант провожает её взглядом, выглядывая из-за угла, как школьник. Себя успокаивает: он просто хочет быть уверен, что она преодолеет эти пятьдесят шагов без происшествий. Отличная отмазка — работает. Калитка за нею давно закрылась, и он бредёт прочь. Его мысли полнятся сомнениями: красивый жест может повлечь последствия. У него-то симка не левая, можно сказать даже рабочая, вычислить его самого — как два пальца об асфальт, а что потом будет… Но всё это позже, а пока он не дома — в комнатке, что снимает у одной сердобольной старушки, не в кровати — такой же казённой, к тому же едва его в полный рост вмещающей, а тащится по опустевшим проулкам частного сектора, его вечер ещё не закончен — отпускать его не хочется. Слишком уж хорошим он для него выдался.

Поля были утыканы стогами, деревья — увешаны запоздалыми яблоками. Время близилось к исходу сентября. Мадина готовилась зимовать. Пусть вне сна ни ветер, ни стужа ей были не страшны, но стоило ей сомкнуть веки, как ненастье тут же забирало её в свои колкие объятия. Мадина всё чаще жалела о даре сна, но и отказываться от него не спешила. Чтобы существовать, спать ей не нужно, а для общения сон оставался единственной возможностью. Как долго она училась умению управлять даром, как часто терпела неудачи, пытаясь привидеться не зверушкам лесным, а людям? Несколько лет назад царские войска окончательно вышибли турок из прибрежных районов, а занесённые слоем времени руины Алиевки облюбовали казаки. Отстроили поселение заново, да не в дереве, а в камне, назвали его, как местные их научили, да только на свой манер — станицей Алиевской, воздвигли белую церковь, обнесли высокими стенами, выставили стражу. Мира никто не ждал, но казаки пришли сюда, чтобы остаться на века — в этом ни местные, ни призрачная целительница не сомневались. Поначалу с трепетом в сердце наблюдала она, как огромный кусок сиротливой степи оживал, испещрялся дорогами, засевался рожью. Ждала, когда к её пепелищу придут — хотя бы из любопытства. Но никто не приходил — кабардинцы научили казачек, что место то проклятое, и кто приблизится к нему, сыщет проклятье на весь свой народ. Казаки делали вид, что в сказки суеверных магометян не верят, однако до пепелища на опушке леса тоже не ходили — проку не видели. А Мадина ждала — неужели не найдётся хоть одной неугомонной девицы, отчаянной или отчаявшейся, что не поверит в пересуды и сбегает до опушки полюбопытничать? Не нашлось: казачьи жёны и дочери на новом месте всего боялись, и в перерывах между стычками с воровскими отрядами соседских князей, неурожаями и повальными болезнями лишний раз Бога старались не гневить. Тяжело начинать новую жизнь там, где ещё недавно жизни не было. Поняла Мадина, что не дождётся она к себе гостей, да и решилась сама в гости наведаться.

Сотни раз в тиши ночной она проходила сквозь закрытые ворота, задевая сонных стражников своими призрачными одеждами. Те, казалось, чувствовали что-то — холодный ветерок или воздух, чуть более полнящийся лунным светом, чем обычно. Нет-нет, да и крестился кто-то из парней. Мадина бродила по широким улицам новой станицы, заглядывала в низкие окна, заходила в полюбившиеся дома. Примечала себе уголочек в светлицах одиноких девушек… Они видели её и боялись — просыпались с криками и плачем, истово призывая святых заступников избавить их от дьявольского наваждения. Ни капли любопытства! Ночь за ночью, неудача за неудачей, и целительница отчаялась окончательно, когда по станице поползли слухи о ведьме, что является девицам во снах. Тут же местный поп нашёлся: мол, это Господь проверяет веру православную на прочность, а самих православных — на верность. Вспомнились и россказни местных — не иначе сама колдунья, что давнишнего князя и всех его людей погубила, вновь повадилась местные земли окучивать. Поп всех дев, что рассказали о страшных видениях, исповедал, причастил, наказал им строгий пост и замуж поскорей — чтобы заботы о муже да о детях очистили их мятежные головки от греховных помыслов, а души избавили от общения с нечистой. Поняла Мадина, что путь в станицу ей теперь заказан. Но не стены, не стража и не молитвы стали между ней и покоем, а люди и их нелюбопытство. Не найдя общения, дорогу в станицу она не забыла — продолжала наведываться: для жизни в лесу и инструмент нужен, и одежда какая-никакая…

С грустью она наблюдала, как грузили повозки стогами, как лошади везли их к воротам, а бегущие рядом дети подтыкали вилами норовящие осыпаться пучки сена. Как на закате вместе с последним алым лучом исчезла за стенами последняя повозка, и близлежащие поля опустели полностью. Как закрывались ворота, и выставлялся дозор, как гасли огни, и селение погружалось в сонную осеннюю тишину, нарушаемую лишь блеяньем скота в загонах да стрекотом припозднившихся кузнечиков. Ещё одно лето покидало эти края, а значит, ещё одна дождливая осень и следующая за ней снежная зима ждали её впереди. Потосковав о непрерывности бытия, женщина отправилась в чащу, к полюбившемуся буку. Могучие корневища давно стали ей домом: в непогоду они укрывали её спящую от дождя, а в зиму — спасали от заносов. Тряпки, что по одной она натаскала во время последних вылазок в станицу, уже ждали её, осталось лишь хорошенько их разложить, чтобы не отсырели да не разлетелись. Мадина погрузилась в сон и, обретя плоть, не стала терять времени. Среди натасканного барахла были и женские одёжки. Она с улыбкой вспоминала, как, нацепив их на себя, бежала из станицы, перелезая через каменную стену по едва заметным выступам. Как хотелось ей, баловства ради, показаться прикорнувшим стражникам — призрачной фигурой с напяленными на себя сорочками. Но знала: надумай она такую шутку, поповскими проповедями не обошлось бы. А сеять страх и пересуды среди людей ей не хотелось — того и гляди устроили бы они облаву, дошли бы до леса да наткнулись бы на её укрытие… Ей самой это ничем не грозило, но не хотела она видеть чужаков в лесу, что считала своим домом. Ведь лес всё ещё оставался единственным местом, где она могла чувствовать себя свободно. Работа спорилась. Полотнища холщевицы послужат ей стенами и крышей. Орудуя молотком и гвоздями — дорогущими, утянутыми во время визита в дом скобейника, она соорудила себе навес, а под ним, обильно уложенную сухой соломой землю, укрыла одеялами — их она утянула из повозки проезжавшего недавно мимо станицы купца. Ох и сетовал он на вороватость казаков, а те валили пропажу на местных, что так любили ошиваться вокруг станицы в поисках заработка. Так и не разобравшись, уехал тогда купец ни с чем. Заканчивая свои приготовления, Мадина собралась уже подоткнуть последний уголок самодельной перины меж тугих веток, как вдруг услышала совсем рядом странный звук. Будто всхлипывал кто. Зверь раненый или птица с перебитым крылом? Плач был жалобным и ни на что не похожим. Побросав свои дела, Мадина поспешила на звук, стараясь ступать неслышно, помня о весе тела, что обреталось ею во сне. Ветер заглушал её шаги, и выйдя к поляне — той самой, где когда-то давно, в самом начале своей новой, бесплотной жизни, она встретила лисицу — женщина застыла и обомлела. Перед ней, разлёгшись прямо на траве, была девка: в бедном драном сарафане да износившихся лаптях. Плакала, слёз не унимая, и Мадина притаилась, стала выжидать, надеясь лишь на то, что проплакавшись, внезапная путница решит задержаться, а не продолжит свой неведомый путь.