Wind-n-Rain - Костолом

Чем ближе к рынку, тем больше шуму, дыма и запахов. Связки бурой чурчхелы, сосульками свисающей с верёвок над прилавками торговцев, вездесущие мангалы и хозяйничающие рядом крикливые до неприличия шашлычники, бабули с покрытыми головами: кто в косынках, а кто — в платках; кто с домашней клубникой, а кто — с лесной земляникой. Есть даже те, что с земляникой полевой — мелкой, недозрелой и такой ароматной… Ксюша бродит меж рядов с овощами, выцепливая взглядом нужный продукт и нужные ценники. Торговаться она не умеет, а признаться в этом ей стыдно. Не торговаться на южном рынке — это как не разуваться в японских домах. Нонсенс. Моветон. Посмешище и оскорбление. Её план прост и почти безнадёжен: найти самую твёрдую свеклу по самой низкой цене и сказать Розе, что другой не было… Стыд один.

— Черешня бакинская, подходи, красавица! — чернобровый торгаш суёт миску с белобокими ягодами прямо ей под нос. Ксюша в испуге отринывает, неосторожно задевая локтем нагруженную тяжёлыми пакетами даму. «Ой, извините, пожалуйста». «Смотри, куда прёшь», — блеск золотых зубов ослепляет, а запах дешёвого табака отравляет. Ксюша инстинктивно хлопает себя по карману. В такой толчее того и гляди ощиплют, и останется она и без покупок, и без денег…

— А почём свеколка? — увидев бабушку с жалкими остатками на весах и не заметив ценника рядом, девушка возрадовалась.

— Всего двадцать штучек осталось, дочка, отдаю все за три сотни, не вешая.

Роза убьёт, если этого не хватит. Но три сотни — очень хорошая цена…

— Тебе я ничего не продам. — Твёрдый, ровный тон отвлекает девушку от размышлений о сделке века. — Иди, куда шёл. И не возвращайся.

Голос принадлежит торговке картофелем. У той целая «газелька», и хозяйка колдует над весами и гирями, сидя прямо на бортике открытого кузова. Женщина выглядит опрятно и… даже интеллигентно. Необычно для деревенской торговки картофелем. А её тон… Стальной, холодный. Здесь таким не разговаривают. Разве что в самых исключительных случаях.

— Точно-точно, вали. Тут люди честные, в Бога верят. Тут тебе не рады.

Голоса раздаются уже отовсюду, и, подстёгиваемая то ли любопытством, то ли неведомым инстинктом, Ксю просачивается через образовавшееся столпотворение, чтобы посмотреть. И обомлеть. Мужчина с чужеродно бледной кожей бредёт прочь от «картофельного» грузовичка, не опуская глаз, но и не глядя в глаза подгоняющим его возгласами. В его ладони зажаты деньги — несколько некрупных купюр. Толпа расступается, и он проходит сквозь неё, скрываясь от Ксюшиного взора за спинами незнакомцев.

Толпа продолжает нестройно галдеть — негромко, но навязчиво, — когда девушка уже спешит прочь с рынка, на привокзальную площадь, где обычно дежурят таксисты. До гостиницы не далеко, но две увесистые сетки со свеклой, стоившей ей, на удачу, всего три сотни, оттягивают руки, бьются о бёдра, мешают идти.

Если свеклы у хозяйки и возник временный дефицит, то вот с картофелем полный порядок: недавно Роза пожертвовала соседскому подворью остатки прошлогоднего, вялого, почти ватного картофеля: пороси покушают, а к зиме сало будет. Сейчас же потчует гостей картошкой молодой — турецкой. Правда, в меню она значится как «Краснодарская», но сколько смен с мая месяца уже заселилось, а очевидный сезонный диссонанс ни у одного из постояльцев вопросов так и не вызвал. Одно слово — городские. А кроме поддельной картофельной родословной хозяйке и предъявить-то нечего: работает женщина на славу.

Прокравшись в погреб — именно прокравшись, хотя необходимости тихариться не было: Жека с тётушкой прилегли отдохнуть, повариха баба Поля отлучилась по делам, а гостям до вылазок девчонки из персонала дела нет — таки прокравшись в погреб, Ксю побоялась даже свет включить. Лишь подсветила телефоном, набрала в принесённый в кармане плотный пластиковый пакет с плоскими ручками немного турецкого свежака из початого ящика и тут же устремилась наверх. На гостиничных задворках тихо и даже как будто прохладно. Послеобеденный влажный зной не проникает сюда: между стеной и забором места — всего ничего, и тень не покидает закоулок никогда. Внимательно прислушавшись, Ксюша, на цыпочках ступая по сухому острому гравию, крадётся к забору. Выйти в ворота она не решилась — вдруг, заметит кто? И она карабкается на сучковатую яблоню, силясь не рассыпать поклажу из опасно оттягивающего ручки пакета. С яблони — на забор. Сперва вниз летит пакет, затем — сама воровка. Подобрав рассыпавшиеся клубни, она спешит раствориться в лабиринтах частного сектора.

Куда идти, она знает лишь приблизительно — по рассказам местных. Сама-то до обители Костолома она никогда не доходила. Чем дальше от гостиницы, тем гулче сердце. Противно урчит в животе — не от голода, Роза кормит их с Жекой так, будто имеет на них те же планы, что и на картофелеядных соседских поросей. В животе урчит от страха. Время близится к четырём, максимум через полтора часа нужно быть в столовке — накрывать столы к ужину, и Ксюша, тяжело дыша, поглядывает на циферблат наручных часов, будто бы оттого, что она посмотрит на них лишний раз, время способно замедлиться или ускориться. Пакет ощутимо оттягивает руку — то одну, то другую. Это ж сколько, в общей массе, корнеплодов она сегодня перетаскала? А что… От внезапности посетившей её мысли Ксения закашлялась. А что, если она не найдёт его дом? Говорят, его невозможно не найти, но вдруг? Всё же, она хоть и почти своя уже здесь, но не местная. Стоп, а что… А что, если она этот дом всё-таки найдёт? В животе начинает уже тянуть, и Ксения ускоряется, потому что знает: если она не поторопится, то разревется.

Жилище Костолома найти, оказывается, очень просто. Позади остались южные границы частного сектора, солнце клонится к земле, влажный ветер обдаёт тело своим морским дыханием. По спине, прямо по линии позвоночника, скользит капелька пота. Достигает поясницы и остаётся там, впитываясь в ткань белой обтягивающей футболки. Пот по спине — это жидкий страх. Чем ближе к дому — большому, крепкому, надёжному и такому одинокому — тем более влажной становится ткань футболки в области поясницы. И когда, уже почти вплотную приблизившись к глухому металлическому забору, Ксения ловит из-за него яростный лай сразу нескольких собак, судя по лаю — довольно крупных, ей начинает казаться, что влажно уже не только под мышками, в пояснице и в ложбинке между грудями, но и в шортиках. Конечно, это не так. У страха глаза велики. Камер по периметру забора не видно, хотя в Алиевке, вообще-то, уже на каждом сарае CCTV установлено. Странно… От очередного предположения волосы на затылке начинают шевелиться: если хотя бы доля того, что говорят о владельце этих угодий, правда, то чтобы видеть, камеры ему и впрямь не нужны. Собрав остатки самообладания, Ксюха вяжет скользкие ручки пакета двумя узлами и ставит поклажу у забора, в нескольких шагах от глухих ворот.