Wind-n-Rain - Костолом

— Мы уже связались с её мужем, — будто читая её мысли, продолжает Николаич. — Он обещал вылететь первым же рейсом. Выяснилось, что человек он непростой, серьёзную должность занимает в военном ведомстве по Сибирскому ФО.

Всё обойдётся, всё будет хорошо. Ксения чувствует это на неведомом доселе уровне — чувствует свободу, как та окутывает её с головы до ног, помещая в уютный, безопасный кокон. Будто она теперь под защитой. Всё обойдётся — Ольгу отпустят, и они с Алисой уедут. А что будет дальше — она не знает. Будет новая жизнь.

Хоронят Мишу всем посёлком. Дом, до которого в иной день, месяц, год мало кто доезжал, ныне полнится людьми. Ксения очень боялась идти — боялась косых взглядов, перешёптываний. Боялась помешать чужой скорби. Ещё на подъездах они с Олей договорились, что если что-то пойдёт не так, они сразу же уедут. Опасения не подтвердились — как Николаич и обещал, происшествие в доме отшельника серьёзной огласке не придавали. Личности участников не разглашают в интересах следствия, а до одинокого «колдуна», нарвавшегося на криминальные разборки с кем-то из неместных, по большому счёту дела никому и нет.

— Как и с теми двумя из виноградников — замнут. Шумиха в регионе никому не нужна… — декларирует Валера, перед тем, как остановить машину у ворот.

Вот и замкнулся круг, думает Ксения, хлопая дверцей. На ней чёрные брюки, белая блуза и тонкий серый кардиган — под стать дымчатому небу. В такие дни принято говорить «небо плачет», но небо над Алиевкой не плачет — лишь хмурится, грозясь пролиться, но всё ещё держится. Пухлые облака скрывают собою солнце, погружая посёлок в досрочную осень. Ксения переступает порог калитки вслед за спутниками и закрывает её за собой. Их никто не приветствует, кроме игриво взвизгнувшей псинки — та подлетела к гостье, едва завидев, и тут же смущённо попятилась.

Вопреки ожиданиям, священника на панихиде не видать. Кроме местных здесь много незнакомцев — наверное, друзья и родственники семейства из окрестных городов. Гроб вынесли во двор, и пока гости поминают усопшего речами разной степени казённости, безутешные родители дежурят у его изголовья. Наконец-то Ксения их увидела — в окружении старших сыновей они стоически принимают соболезнования, не срываясь ни в рыдания, ни в причитания.

— На кладбище поедем? — интересуется Валера у спутниц шёпотом, дабы никого вокруг не потревожить.

— А стоит? — несмело отвечает Ольга. Таскать ребёнка по погосту ей не хочется, но они приехали все вместе, значит и решать будут сообща.

— Не-а, — отзывается Женька. — Что мы там не видели. Попозже сходим — может, через год… Когда земля осядет. Могилка — это навсегда, она никуда не денется.

На том и порешили. Прежде чем покинуть двор — так же незаметно, как и приехали — напоследок осматривают угодья: розы пожухли, никто не поливает их больше. Собака тоскливо выглядывает из-за сарая — стесняется подходить, не желая снова быть навязчивой.

— Подождите, — просит Ксюша. — Я на минуту.

Там, за сараем, груда мусора — все Мишины вещи, включая кровать и одежду… По неведомой причине родители решили избавиться от всего, что могло бы напомнить им о младшем сыне. Наверное, они правы — всё лучше, чем создавать дома целый музей имени почившего чада. Но… Странно это. В куче, ожидающий то ли сожжения, то ли отправки на свалку, среди остальных игрушек, валяется коробка. Ксения несмело подходит к нагромождению, оглядываясь — не видит ли кто? Чувствует себя воровкой — воровкой чужой скорби. Никто не смотрит — панихида идёт своим чередом, и никому нет дела до выброшенных за сарай вещей.

— Ну, где ты там? — окликает Женька. Как и спутницам, ей тоже неуютно — она хочет убраться отсюда поскорее.

— Уже иду. — На цыпочках Ксения возвращается, держа в руках муравьиную ферму в заводской упаковке. И только на улице, уже готовясь сесть в машину, замечает, что кроме муравьёв прихватила с собой ещё кое-кого.

— Интересно, как его зовут? — Валера воспротивился было тому, чтобы безродная шавка прыгала за заднее сидение служебного авто, но Алиса быстро сориентировалась — приютила псинку у себя на коленях и принялась гладить. Не отбирать же зверушку у ребёнка?

— Не знаю, — неуверенно отвечает Ксения. — То есть я вообще не думаю, что у него есть имя.

— Значит, будет. — Алиса прикладывает палец к уголку губ, крепко задумавшись. Тут иной раз и куклу не знаешь как прозвать, не то что настоящую собаку.

— Дай-ка. — Ольга осторожно теснит дочь и приподнимает собачью лапу. — Девочка. Пусть будет Марго.

Алиса согласно кивает: Марго — в честь овчарки, что похоронена за дядиным домом.

Тело убитого выдали сегодня утром, с помощью вездесущих Розиных знакомых наняли работников не из болтливых, и к обеду всё было готово. Сейчас же гости, ступая по разросшейся траве, следуют по двору. Осиротевшая овчарка рада гостям, а завидев дышащий комочек белой свалявшейся шерсти на руках младшей, принимается вилять хвостом с удвоенной силой. Поддавшись на уговоры матери, Алиса опасливо выпускает новонаречённую Маргошу с рук, и та, едва принюхавшись, тут же отдаётся безудержным собачьим игрищам со своей новой соседкой.

За домом, между поленницей и забором, тенисто и тихо, как и подобает погосту. Новая могилка выделяется из рядов соседних свежей насыпью. В стороне — кованая скамья со столиком.

— У нас без церемоний, располагайтесь пока. Ксюш, пойдём похозяйничаем?

Ксения, оторвав наконец взгляд от рыхлой насыпи, следует за сестрой бывшего хозяина дома.

— Здесь у нас праздничная посуда. Не думала, что когда-нибудь она нам пригодится… Есть и настойка. Ставь-ка рюмочки на поднос — на всех, кроме водителя и мелкой.

Ксения послушно выгружает из шкафа три рюмки, споласкивает их водой из-под крана и ставит на изящный медный поднос. Рюмки хрустальные, тончайшие. Сколько же здесь всего… интересного. Не дожидаясь дальнейших указаний, переливает настойку из домашней тары в пузатый графин того же сервиза.

— Теперь здесь всё твоё. Как за домом смотреть ты сама разберёшься, а с остальным… Муж приедет завтра и заберёт Алиску. А я останусь. Побуду здесь, пока ты полностью не освоишься.

— Хорошо, — кивает Ксения. У неё будто гора с плеч упала — она ведь на самом деле думала, что останется со своей новой жизнью один на один.

— Ксюш…

— А?

— А можно я пока у тебя поживу?

— У меня? А… В смысле. Почему вообще ты спрашиваешь! Конечно можно!

— Я должна была спросить. Спасибо.

Посиделки на заднем дворе затягиваются до вечера. Почившего все знали по-разному, а кто-то и вовсе не знал, поэтому скорбь решают опустить, предаваясь расслабленной болтовне обо всём на свете. Настойка под простенькую закуску развязывает языки, и Женька уже не чувствует себя так странно, как почувствовала, впервые перешагнув порог загадочной обители.