Фиона Валпи - Девушка в красном платке [litres]

– Все готово? – спросил он без предисловий. – Пора идти.

Ив кивнул, горло у него сжалось, так что он не мог выговорить слова прощания с родными. Он обнял всех по очереди, не отпуская мать в течение нескольких безмолвных секунд. Элиан заметила, что Лизетт закрыла глаза, а ее лицо на миг дрогнуло от невыносимой боли. Наконец Ив отпустил ее и закинул на плечо мешок. Жак похлопал его по спине, а затем улыбнулся Мартенам:

– Не волнуйтесь, мы хорошо о нем позаботимся. Я пошлю вам весточку, когда смогу, дам знать, как он там.

– Спасибо, Жак. С Богом. – Лизетт снова потянулась к Иву, чтобы последний раз дотронуться до сына, но он уже отвернулся и зашагал к двери. Она уронила руку и затеребила передник. Элиан взялась за нее, крепко сжимая руку матери, чтобы придать им обеим сил.

И вот дверь за Ивом и Жаком закрылась, они исчезли в холодной ночи.

С начала года ввели новый тип вооруженных сил, французскую милицию, которая должна была работать параллельно с гестапо. В те выходные на рынке, расставляя оставшиеся банки меда и воска рядом с парой баночек яблочного варенья (с добавлением семян черного тмина для ослабления кислого вкуса при отсутствии сахара), Элиан ощущала присутствие пары милисьенов [43] Milicien ( фр .) – член Французской милиции, военного соединения, созданного для подавления Сопротивления. в их коричневых рубашках и синих куртках. Они развалились у фонтана, наблюдая за происходящим на площади. Один из них как будто показался ей местным.

Стефани прошла мимо милисьенов с корзинкой в руке и улыбнулась им, перебрасывая волосы через плечо. Более молодой из них слегка выпрямился и сделал какое-то замечание, от которого она остановилась и подошла к ним, по-видимому, показывая содержимое своей корзинки. Она смеялась и жеманничала, пока те в течение нескольких минут вели с ней беседу. Потом Элиан заметила, что Стефани наклонилась, будто хотела поделиться с мужчинами секретом, и взглянула через плечо в сторону ее прилавка. Полицейские подняли головы, проследив за ее взглядом, оценивающе поглядели на Элиан. Обменявшись с ними еще несколькими фразами, Стефани направилась своей дорогой, небрежно стряхивая воображаемую пылинку с манжета блузки и избегая смотреть Элиан в глаза, пока проходила мимо прилавка с медом.

Милисьены неспешной походкой пошли в сторону Элиан. Они двигались не торопясь, от их дыхания в холодном утреннем воздухе образовывались облачка.

– Доброе утро, месье, – поздоровалась она вежливо, когда они подошли к ее прилавку.

– Мадемуазель Мартен, не так ли? – спросил мужчина, чье лицо она узнала.

– Да, месье.

– Скажите-ка, мадемуазель, – он говорил тихо, но в его голосе было достаточно злобы, чтобы у нее задрожали руки, пока она поправляла клетчатую скатерть на столе, – где нам теперь найти вашего брата?

Она посмотрела ему прямо в глаза, и свет ее спокойных серых глаз, казалось, немного вывел его из равновесия.

– Я и сама хотела бы знать, месье. Мы сто лет не видели его. – Она продолжала смотреть ему в глаза, отказываясь первой отвести взгляд.

Наконец он моргнул и посмотрел на скудное собрание банок на прилавке. Глаза его товарища бегали в разные стороны, а еще он постоянно облизывал свои сухие шелушащиеся губы, напоминая Элиан змею.

– А ваш ухажер? Матье Дюбоск вроде бы? Слышали что-нибудь от него?

Элиан взглянула на него с удивлением. Каким образом Матье связан с Ивом? Он-то наверняка занят работой, защищая железные дороги. Она сделала тихий вдох, чтобы успокоиться, напоминая себе, что нужно быть осторожной, чтобы ничего не выдать.

– Я ничего не слышала от Матье с тех пор, как он уехал из Кульяка. Думаю, он дома в Тюле. Он больше не мой ухажер.

Змея ухмыльнулась.

– Хорошо она лжет, да?

Первый милисьен нахмурился.

– Ну, если вы вдруг услышите что-то от любого из них, вы непременно дадите нам знать, правда, мадемуазель Мартен? У нас к ним есть пара вопросов о кое-каких подрывных актах, в том числе об уничтожении государственной собственности.

Пара удалилась, останавливаясь то тут, то там, чтобы допросить других торговцев. Редкие обитатели Кульяка, не побоявшиеся холодного утра, молча разбредались при виде мужчин. Милиция уже заработала себе репутацию хуже, чем у гестапо, за свою беспощадную жестокость по отношению к собственным соотечественникам. Знание языка и местной жизни – в том числе знание каждого доносчика в округе – делало их более серьезной угрозой.

Элиан наблюдала за их продвижением по рыночной площади. Прилавков теперь было гораздо меньше, под конец еще одной суровой зимы продуктов на продажу почти не осталось. Еды было так мало, что почти у всех семей были «пустые дни», когда они вообще почти не ели. На мельнице растягивали последние запасы, как раз вчера она выкопала из огорода у реки последние несколько картофелин и реп. В животе у нее заурчало, и она взглянула на стальное небо, мечтая о первых признаках весны, когда пробудятся леса и поля, вновь становясь природной кладовой, а ее пчелы примутся за работу, чтобы создать новые запасы меда из нектара с цветущих фруктовых деревьев.

И тут, как по волшебству, она услышала звук, будто бы сама вызвала его в небе: хриплые скрипучие крики первых серых журавлей, летящих в вышине. Их было всего несколько – первые самцы, совершающие путешествие в тысячи миль к северным местам гнездования. Самки и молодняк, вылупившийся в прошлом году, последуют позже, огромными растянувшимися стаями в тысячи птиц, которые появятся на горизонте, наполняя голубое весеннее небо своими криками. Ее сердце забилось немного быстрее. Вид этих первых журавлей был посланием надежды. Ты только держись – весна наступит снова.

Она надеялась, что Ив, где бы он ни был, тоже видит птиц.

Еще она надеялась, что они пролетели над Матье, пока он вспахивал грязные поля на ферме, готовя землю к посевам этого года. Наблюдая, как они исчезают на севере, Элиан пожелала, чтобы они свернули на восток, пролетели над Парижем, соединяя ее с Мирей.

– Мы все по-прежнему здесь, – прошептала она. – Ты только держись – весна наступит снова.

Откуда мы берем силы держаться? Те годы недоеданий и оторванности от внешнего мира, должно быть, ужасно выматывали Элиан и ее семью. Но у Мартенов было так много всего, за что можно держаться: за свою общину, друг за друга.

Когда мне стало совсем одиноко, когда я почувствовала, что вяну и погибаю, как растение, лишенное воды, света и питательных веществ, что-то во мне заставило меня потянуться к другим. Включился какой-то глубинный инстинкт выживания, как раз тогда, когда я почувствовала, что меня оставляют последние силы.