Ширшенду Мухопадхай - Тетушка, которая не умирает [litres]

– Умоляю, Пишима, ни слова больше.

– Э-э, ну просто живое воплощение добродетели! Почему ты не хочешь выслушать мою историю? Слушай да запоминай. В конце концов я сделала Рамхелаону намек. Он пришел глубокой ночью. Меня душила греховная страсть, и я напрочь забыла о вдовьем долге воздержания. Тело мое горело огнем. Я притаилась, точно тигрица. А этот дурачок поскользнулся на лестнице и грохнулся вниз. Что тут было! Свекор твой со своим братцем избили его до полусмерти и выгнали из дому. А их благочестивая сестрица-вдовушка так и осталась с носом. На другой же день они надушили себе запястья и отправились к своим любовницам. Так ты слушаешь?

– Я вся внимание, Пишима.

– А чего плачешь? Ладно, плачь, реви, сколько душе угодно. Уж коли наболело на сердце. А хочешь пережить свою беду, скажи свекру прямо в лицо – знаю, мол, все про Чамели. Уразумела?

– Не могу я, Пишима.

– Тогда умри, умри, умри на этом самом месте. Да поразит тебя проказа! Да постигнет смерть отца твоего, мать, братьев, сестер твоих и детей.

Я рыдала в три ручья. Грудь мою будто железным обручем сдавило.

– Ну что, вся горишь ярким пламенем? Тогда подбрось им огоньку под задницу. Пусть и они горят. Пусть весь их род займется пламенем. Воткни по колу в зад деверю своему и мужу. Пусть они сдохнут от холеры или проказы. Слышишь?

Я ничего не ответила.

– Если б ты горела, как я, ты бы знала.

Вечером все спустились в гостиную. За мной зашел свекор.

– Пошли, бума. Меня послали за тобой. Не волнуйся.

На сердце у меня сделалось совсем тяжко.

Откашлявшись, свекор сказал:

– Присядь-ка, чхото-бума. Нам надо серьезно поговорить.

Я не присела. И осталась стоять у двери, накрыв голову краем сари, точно капюшоном.

Между тем свекор продолжал:

– Вся эта затея с лавкой легла позором на нашу семью. Недостойное это занятие. Неужели хоть один человек из нашей семьи может стать обыкновенным лавочником?

Я стояла молча, с покрытой головой.

Тогда брат свекра сказал:

– Слыхали мы еще, будто свою лавку вы купили на деньги, вырученные с продажи украшений, твоего приданого. А ведь эти украшения были благословенным даром твоих стариков. Ты что, пренебрегаешь благословением старших? Продав эти украшения, ты оскорбила их.

Деверь сказал:

– Неужели было так уж необходимо открывать лавку? Существуют и другие виды предпринимательства. Какой вам доход с вашей лавки? Слыхал я, у вас были большие убытки первое время. От вас сбежал служащий с деньгами.

Свекор сказал:

– Хотелось бы услышать и твое мнение. Времена изменились. Раньше слово жен и дочерей ни во что не ставилось. Нынче же к нему стали прислушиваться. Говори же.

Но я ничего не сказала. Уж очень они были злые сейчас. И что бы я ни сказала, у них могло вызвать сомнение.

Тогда свекор продолжал:

– Что верно то верно, пропажа драгоценностей Рашомойи причинила нам кое-какие неприятности, но это дело поправимое.

Я не поняла, что значит дело поправимое. И наконец тихим-тихим голосом сказала:

– В прошлом месяце рис с маслом сильно подорожали. Бюджет наш заметно сократился. А долг перед поставщиком бакалейных товаров вырос.

– Как мне сообщили, – пояснил свекор, – скоро в Пакистане будет продана часть нашей земли с озером. Как только получим деньги, нам больше не о чем будет беспокоиться.

Я ушла к себе. А чуть погодя пришел муж. И сказал:

– Они советуют продать лавку.

На что я мягко ответила:

– С завтрашнего дня тебе не придется ходить в лавку. Я сама всем займусь.

– Ты?! – удивился он и уставился на меня, разинув рот от изумления.

Я посмотрела на него влажными глазами и сказала:

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, прямо сейчас. Обещай, что не будешь злиться.

Он с удивлением проговорил:

– Ладно, говори.

– Ты любишь другую женщину?

– Что-что?

– Ее зовут Камала?

Он мигом как будто сник. Каким же беспомощным выглядел этот стройный красавец!

Я сказала:

– Только не юли. Если тебе нужна Камала, женись на ней и веди ее сюда. Я смирюсь.

Он рухнул на постель и закрыл лицо руками. Ему было стыдно.

Тогда с полными слез глазами я сказала:

– Не надо ходить к ней тайком. Скрытность порождает страх, стыд и отвращение, и это делает человека уязвимым и ввергает в грех. А я не хочу, чтобы ты из-за всего этого впал в грех.

Он еще долго сидел, уткнувшись лицом в ладони. Затем, обратив на меня страдальческий, потерянный взор, сказал:

– Кто рассказал тебе про Камалу?

– Это так важно?

Он вздохнул и сказал:

– Я не собираюсь на ней жениться. Да и был я у нее всего пару раз с тех пор, как ты появилась здесь.

– Прости меня за то, что я говорю. Я желаю тебе счастья. И самое главное, хочу гордиться тобой. Ты мой герой. Ничего не скрывай. И пойми, я не могу плохо думать о тебе.

– И ты не презираешь меня?

– Нисколько. И не винись передо мной. Не унижайся.

Глядя на меня с изумлением, он проговорил:

– Поверить не могу.

– Чему?

– Что ты самый обыкновенный человек.

– Это все равно что небезгрешный. Но куда важнее другое: если ты будешь постоянно себя винить, превратишься в мелкого человечишку.

Он снова вздохнул и объявил:

– Тогда позволь сказать тебе, что, хоть Бирен и украл деньги из лавки, сари он не брал.

– Тогда кто? Камала?

– Да, как-то раз она заглянула в лавку и забрала их себе. Может, надо все вернуть?

Я покачала головой.

– Нет. Пара десятков шелковых сари не бог весть какое состояние. Камала может заявить, что имеет на них право. Но она получит куда больше, если ты на ней женишься.

Он осекся.

– Но почему ты настаиваешь на этой женитьбе?

– А что мне остается делать?

– Что было, больше не повторится.

Я спокойно сказала:

– Мужчины непостоянны и ненадежны. И я не обижусь, если это повторится снова. Обещай только, что ты не будешь от меня ничего скрывать.

Он лишь кивнул в молчаливом изумлении. В глазах его промелькнул не то страх, не то трепет. Отныне он уже не считал меня обыкновенной женщиной.

Но мне ли было не знать: я была самая что ни на есть обыкновенная. И от жизни мне хотелось получить лишь то, что я заслуживала. Всегда приходится иметь дело с неприятием, незримыми врагами, невзгодами, роком, но все это можно пережить. Все это не должно лишать человека благоразумия. Какие права я могла бы предъявить мужу, если бы поссорилась с ним из-за Камалы или закатила ему сцену? Уязвленное мужское самолюбие, ущемленная гордость ожесточили бы его. Он и дальше бегал бы к своей Камале. А я умирала бы от ревности. Так что куда лучше было предоставить ему полную свободу действий. Пусть себе бегает к кому хочет. Лишь бы ему было хорошо.

Ночью я не сомкнула глаз и слышала, как Пишима витала по моей комнате и все бормотала: «Умри, умри, умри! Да постигнет тебя вдовья участь! Да поразит тебя проказа!..»