Ширшенду Мухопадхай - Тетушка, которая не умирает [litres]

– Как такое может быть: еще недавно сари у вас стоило семьдесят три, а теперь сто семьдесят? – пожаловались они. – Это же грабеж!

Свекор тут же засучил рукава, намереваясь наброситься на них. Пришлось вмешаться мужу.

Вечером свекор завел свою старую песню:

– Вот я и говорю, торговать в лавке – удел простолюдинов. Каково, эти плебеи, которые даже башмаков моих не стоят, еще смеют мне перечить!

Свекровь сказала:

– Тогда зачем тебе ходить в лавку? Ты же за всю свою жизнь палец о палец не ударил, так продолжай в том же духе. В хозяйстве у нас порядок, так ведь?

Тут свекор разошелся не на шутку и сказал:

– Думаешь, мне это дело не по плечу?

– А сам-то ты ходил бы в лавку, где тебя оскорбили?

– Кто, лавочник? Меня оскорбил? Да как бы он посмел!

– Вот видишь, никакому покупателю не нравится сносить оскорбления от хозяина лавки. Он может запросто пойти в любую другую.

– А я могу запросто сбыть товар любому другому покупателю.

– Нет, не можешь. Если обманешь одного и он уйдет, следом за ним уйдут и другие. Думаешь, суть торговли в том, чтобы купить подешевле и продать подороже? Ан нет, все не так просто.

Свекор насупился. Впрочем, он все так и ходил в лавку, правда, неприятностей уже не причинял. Напротив, несмотря на свои преклонные лета, он взялся постигать премудрости предпринимательства.

Однажды он сказал:

– Послушай, бума, люди любят торговаться. Они думают, будто добьются большой победы, если смогут снизить цену на пару рупий. А вы с вашими твердыми ценами такой возможности им не даете. Советую вам отменить твердые цены. Поднимайте цену понемногу, пусть покупатели торгуются за цену, которая их порадует.

Я спокойно согласилась:

– Ваша правда.

Он обрадовался и сказал:

– Тогда, может, завтра и начнем?

– Почему бы и нет? Но загвоздка в том, что люди знают – у нас твердые цены. Стало быть, торговаться они не будут – разве только новые покупатели.

– Верно, – с озабоченным видом сказал он. – Эдак мы хлопот не оберемся.

Пришлось ему отказаться от своей идеи. И я облегченно вздохнула. С той поры он стал ходить в лавку и по утрам, и по вечерам. И дела у него, сказать по чести, спорились. Время от времени он говорил мне:

– Какое же это увлекательное занятие! Что ни день – праздник. Я встречаю новых людей, вижу новые лица. Для меня все это и впрямь внове.

Невестка моя так и не спускалась вниз. Артрит и повышенное кровяное давление приковали ее к постели. Даже спустя год после того случая она не перестала меня бояться. Так что и я не поднималась наверх. Деверь самолично носил ей еду на второй этаж.

Но как-то вечером она послала за мной.

Я пришла. Она отвела от меня глаза, вперилась в стену. И сказала:

– Не серчай. Мне надо кое-что тебе сказать. Просто у меня нет другого выхода.

Я не стала заходить к ней. Осталась стоять в дверях, чтобы ее не напугать.

– Да? – спросила я.

– Плохи наши дела. У мужа моего закончились деньги. Да и золота на продажу больше не осталось. Дальше так продолжаться не может.

– И что прикажешь мне делать?

– Как тебе сказать? Благодаря твоему колдовству я сделалась совсем никчемной. А в живых ты меня оставила только по доброте душевной. Но я больше не боюсь смерти. Быть прикованной к постели – это все равно что умереть.

– Я ничегошеньки не понимаю в колдовстве.

Утерев слезу краешком сари, она сказала:

– Лишь по твоей милости мы еще не умерли с голоду. Ты же знаешь всякие заклинания, умеешь гипнотизировать – словом, тебе все по силам. Слыхала я, будто ты даже свекра запрягла работать у вас в лавке.

– Ты не расслышала.

– Не стану спорить. Ты способна на многое, будь твоя воля. Ты можешь разбить семью. Признаю. Но я устала бояться. И потому обращаюсь к тебе.

– Говори яснее, Диди.

– Мне страшно. И все же я еще раз спрашиваю, все ли драгоценности ты продала?

– К чему ты клонишь?

– Слыхала я, будто ты обзавелась солидной лавкой. А на это нужна уйма денег.

– Деньги я выручила, когда продала мои собственные драгоценности. А о других я понятия не имею.

– Я не прошу делиться со мной. Не злись. Я умоляю. Если у тебя еще осталось хоть что-нибудь, пожалуйста, дай мне самую малость.

Я понимала: алчность хуже страха. Алчность учит нас превозмогать страх, но не побеждать. Моя невестка боялась меня, но одолеть собственную алчность не могла.

Она снова утерла слезы. И сказала:

– Бог тебе судья во всех твоих делах. Только не забудь про нас. Мой муж очень смущается. И не может сам просить тебя. Он пребывает в крайней нужде. И меня вот-вот перестанут пользовать.

– Не такой уж он старый. И мог бы сам зарабатывать на жизнь.

– Зарабатывать на жизнь? Как?

– Первым делом он должен почувствовать потребность в работе.

Она мельком глянула на меня. Должно быть, от отчаяния. В ее мимолетном взгляде я уловила ненависть, отвращение и страх.

Она снова отвернулась и сказала:

– Он человек не очень образованный. Кто ж возьмет на работу неуча? Да и шкатулки с драгоценностями нам не перепало, чтоб свою лавку открыть. Говоришь потребность? Да ему ничего не светит, даже если б она у него была. Он только и знает, что твердит: Фучу хорошо устроился, вон, гляди, они деньги лопатой гребут, а нам остается лишь смотреть. Потому-то я и умоляю тебя.

– И что же он собирается делать?

– Что-то да собирается. Почем я знаю.

Немного помолчав, она тихим голосом проговорила:

– Это ты отравила Пишиму и прибрала к рукам шкатулку с драгоценностями, но я никому не рассказала. Храню эту тайну в себе, как скорпионша – яд. И ты должна меня благодарить.

– Кто тебе сказал, что я ее отравила?

Испугавшись, как видно, моих слов, она сказала:

– Не серчай. Я не собираюсь идти в полицию. Я и деверю твоему ничего не сказала. Так неужели мое молчание, по-твоему, ничего не стоит?

Я не нашлась, что ответить. У многих есть такая привычка – молоть чепуху, когда нечего сказать. А у меня такой привычки нет. Я сроду не открываю рот, когда мне нечего сказать. Вот и сейчас я не пыталась ни оправдываться, ни развеивать ее подозрения. Потому как понимала: она все равно не поверит, что бы я ни сказала.

Не глядя в мою сторону, она спросила:

– Ты еще здесь?

– Да. Ну что, закончен разговор?

– Ты же так ничего и не сказала. И что прикажешь мне думать?

Я молчала.

Невестка вновь поглядела на меня. Горящими глазами. И сказала:

– Значит, ты ничего нам не дашь? Совсем ничего?

Я молча смотрела на нее. В ее глазах полыхнули злобные искорки. По натуре она была женщина грубая и все это время едва сдерживала свою неприязнь по отношению ко мне. И вот клокотавшая внутри нее злость наконец вырвалась наружу.

Скрежеща зубами, она сказала: