Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

Ну, не сволочи наследники? Даже если предположить, что хозяева были монстрами, лицемерами, садистами, во что я не верю, то зачем вот так подло, предательски и запредельно равнодушно? Сожгите, в океане утопите, но не продавайте прошлое предков за копейки. Потом мне пришла мысль, что все умерли. Полетели отмечать золотую свадьбу бабушки и дедушки, загрузились в самолет, он потерпел аварию и сгинул в Бермудском треугольнике. Наследство досталось родственникам – седьмая вода на киселе, им чихать на чужую семейную историю.

Я поднялась из подвала, подошла к женщине, которая принимала деньги на распродаже, спросила, кто наследники.

– О! – задохнулась от умиления кассирша. – Очень приличные, милые и состоятельные люди.

– Родные дети и внуки? – уточнила я.

– Йес!

– Полное дерьмо эти состоятельные люди, – сказала я по-русски.

– Сорри? – не поняла она.

Переводить я не стала. Мы далеки друг от друга. Они продают за бесценок интимные дневники прабабушек и отправляют своих родителей в дома престарелых. Наши старики умирают дома. Наверное, даже определенно это не значит, что американцы или таджики плохие, а мы хорошие. Просто мы разные. А планета маленькая.

Вечером я улетала домой. Голова уже не болела, но мутило от воспоминания о таг-сейле, которое почему-то не отпускало, не исчезало. Через два часа полета меня чуть не подбросило в кресле. Поняла, что именно меня задело и что в моей реакции было личным, каким-то боком относящимся к моей семье. Мамина обувная коробка. Черная, лейкопластырем заклеенная.

Несколько месяцев назад мы переезжали, то есть разъезжались: покупали квартиру дочери, помогали с ипотекой сыну, заодно приобрели дачу – старый деревенский дом в изумительном месте со смешным названием Тещин Язык. Череда сделок, чемоданы с купюрами – все по-прежнему предпочитают наличные, сорванные сроки ремонтов и поставок мебели, прочая нервотрепка.

И еще мама, которая твердит как заговоренная и ходит за мной по пятам:

– Алла, где моя сумка, в ней обувная коробка? Черная, лейкопластырем заклеенная?

Мне только ее коробки не хватало!

– Алла, куда вы увезли мою коробку? Она была в сумке у меня под кроватью.

– Не знаю! Мы шкатулку с документами найти не можем, а ты со своей коробкой.

– Алла, найди мою коробку!

– Что в ней такого ценного, скажи на милость?

– Личная переписка. Вас не касается. Найди мою коробку! Тут (в новой квартире) ее нет, я все посмотрела.

И заплакала. «Старческие причуды», – подумала я и пообещала завтра же найти. Был вариант сказать маме, что ее любимые внуки отнесли сумку на помойку. Они, вступая в новую жизнь, довыбрасывались старья до того, что дочь нечаянно отправила на помойку супер-пуперский шлем брата для гонок на снегоходе, потому-де, что шлем был в пакете, похожем на мусорный. Сын, в свою очередь, отнес во двор новенькую, на вырост, одежду племянника. На коробке одной было написано «на выброс», на другой ничего не писано. Он прихватил обе. Детки мои вопили друг на друга как в те времена, когда дрались за фломастеры.

Наврать маме, потому что недосуг искать? Это было бы подло. Муж предположил, что ее сумка на даче, на чердаке. Туда затащили несколько баулов и коробок, которые уже не было сил разбирать. Вместе с книгами, не поместившимися в новую библиотеку, в основном папиными, его же подшивки журналов, роман-газеты, покореженные от времени коробки с письмами.

Я отправилась на дачу. Чердак был сухим, но чудовищно пыльным. Обчихалась, пока нашла злополучную сумку. Ридикюль, похожий на докторский саквояж, с замочком на ручке. Не знала, что у мамы такой имеется.

Спустилась вниз, продолжая чихать. У меня никогда не было аллергии на пыль, теперь будет. «Простительное любопытство», – говорила я себе, ковыряя ножом замочек. Плата за приобретенную аллергию. Замочек щелкнул, сумка раскрылась. Коробка обувная черная, крест-накрест перехвачена широким медицинским пластырем. Он почернел, по краям лохматился, но держал крепко – советская продукция. Как их отдирали от тела? Я с трудом ножницами разрезала. Письма. Бабушки, отца, подруги мамы тети Люды.

История, хоть и с пробелами, открылась неожиданная. Страшные тайны простой советской семьи. Я не буду все письма пересказывать, чтобы не терять время.

Дело обстояло так. Отец ушел в поход, то есть подводная лодка в плавание. На шесть месяцев – долгий поход. А тут на девять. На современной, жутко секретной лодке. Девять месяцев по какой-то причине превратились в одиннадцать. Подводники – это вам не белая кость – космонавты в свете юпитеров. Это сотня человек в душной консервной банке глубоко в океане. Почти год. Папа не рассказывал о том походе. Но я знаю, что трое сошли с ума, один покончил жизнь самоубийством. Папа был среди тех, на ком держался коллектив, порядок, служба. Говорили, что папе Героя после похода хотели присвоить, но папа повел себя на земле так, что орденом ограничились.

Папа вернулся из похода. Жены нет. Письмо на столе. Я жду ребенка. Не твоего. Прости, если сможешь. Этого письма в коробке не было, я по косвенным признакам догадалась. Папа пустился во все тяжкие. И в нормальной жизни это был бы шок, а после такого похода… Они, весь экипаж, с головой не дружили. Но кого-то в семьях жены и дети отогрели. Так Люда писала: «отогрели». Еще писала, что маму в городке клянут по-страшному, мол, нагуляла, пока муж был в походе. Только Люда не верит, чтобы мама изменщицей была, она, мама, чего-то намудрила. На горе себе и мужу. Митю (папу моего) спасать надо. И если она (моя мама) хочет променять одну жизнь (ребенка, то есть меня) на другую (то есть папы), то она (мама) последняя дура. Люда писала и бабушке: вправьте мозги своей дочери. Было папино письмо. Конечно, писал пьяный. Строчки пляшут, буквы вкривь и вкось, размытые от капель слез, разобрать невозможно. Только в конце крупно: «Сука! Я так тебя люблю». Как я понимаю, Люда и на папу наседала, внушая ему, что моя мама изменить ему не могла. Возможно, этой женщине я обязана тем, что у меня была нормальная семья.

Телеграмма. Бланк с наклеенными когда-то белыми, а теперь пожелтевшими бумажными лентами. Заправленный в полиэтиленовый пакет, заклеенный по углам пластырем – как большая ценность. Текст на лентах: «уволился тчк приезжаю двадцатого тчк собирайтесь тчк дмитрий тчк». «Тчк» – это точки, за них платили как за букву, папа не поскупился. Самым важным, как мне показалось, в этой телеграмме было множественное число в глаголе «собирайтесь». Он увозил и маму, и меня, новорожденную.

Я уже вам говорила, что мое первое впечатление не было шоком, роковым и трагическим потрясением. Даже несколько весело стало. Во дают! Страсти-то, страсти! Шекспир отдыхает. Очень хотелось отмыться от пыли, а негде и нечем. Только руки да лицо сполоснуть из привезенной бутылки воды с газом. Это злило.