Наталья Нестерова - Гости съезжались на дачу

Мама не спала, меня ждала. Я бухнула перед ней сумку, хохотнула и отправилась в душ. Вернулась чистая и довольная, усталая и злорадная, в банном халате, вытирая мокрые волосы полотенцем. Мама разложила письма на постели. Худенькая, в сиротской ночной рубашке, она любит такие – байковые с начесом, вечно мерзнет. Гладит одной ручкой письма, другой телеграмму к груди прижимает. Трогательно – умереть. Старики все-таки очень умилительны со своей патетикой.

– Теперь ты все знаешь, Алла, – сказала мама.

– Почти все, остались белые пятна. – Я присела рядом, продолжая вытирать волосы.

– Я не могла родить ребенка.

– Понятно. А почему вместе с папой нельзя было обсудить усыновление-удочерение? И не устраивать ему, вернувшемуся из тяжелейшего похода, натуральный ад?

Мама дернулась, как от пощечины или спазма, выстрелившего в спине. Мне почему-то показалось, что этот спазм у нее привычный. Странно, никогда на спину не жаловалась.

– Мама, тебе плохо? – всполошилась я. – Лекарство?

– Нет-нет, все хорошо, – она принялась складывать письма обратно в коробку. Сверху, еще раз погладив, положила телеграмму. – Моя глупая сентиментальность. Аллочка, сожги эту коробку, пожалуйста!

– Ладно. Ты не ответила на мой вопрос. Почему папа был против чужого ребенка?

– Надеялся, хотя врачи сказали, что без вариантов. Он считал, что брошенный ребенок… Какие родители бросают детей? Этот ребенок несет в себе печать порока. На генном уровне. А я говорила, что любой ребенок чист, и если растет в любви, то любые плохие гены сгинут, не проявятся…

Мама рассказывала, что позвонила мама, ее мама, моя бабушка. У них в роддоме женщина отказывается от ребенка, девочки, три кило двести, здоровенькая. Женщина русская и отец не из киргизов. Мама моя провела бессонную ночь, написала письмо папе, оставила на столе на кухне и рванула в Пржевальск. Она говорила, что, увидев меня, сразу поняла, что я ее долгожданная доченька, что я славная…

Она говорила, но я плохо слушала.

В начале своей исповеди я вам сказала про жутко-роковую власть слов – крючков, символов, спрессованных в группы. Произнесенные в нужный момент, они ранят, убивают или воскрешают, помогают жить дальше. Слова-ключи, слова-шифры, слова спасители и убийцы. Меня вдруг пронзило: я бракованная – без роду, без племени, брошенная, с внутренними пороками, которые природные, наследственные, которые передались моим детям и перейдут внукам. Скажете, глупость? Заблуждение? Но в тот момент подобные категории не участвуют, есть только страшное открытие.

По моему лицу мама, видимо, поняла, что сказала лишнее, что я в ужасе. И она, мама…Вы видели, как инсульт случается? И не приведи вам господи! Сначала даже не так страшно, как обморок, потом… Нет, не могу.

Я заорала, прибежал муж, не знал, за кого хвататься: за меня безумную или за тёщу, которая свалилась на пол. Потом мы звонили в «скорую» и нашему другу-врачу, который назвал хорошую клинику, но туда не хотели брать без предоплаты, а «скорая» в этом случае не имела права к ним везти. Звонили по долям и весям, среди ночи будили всех, кто может помочь, а мама лежала на постели – не мертвая, но и не совсем живая. Она и сейчас такая. Дело еще в том, что у мамы кардиостимулятор. За несколько месяцев до инсульта поставили. Врач предложил вшить кардиостимулятор, как отказаться, если маме лучше будет? И вот сейчас мозг у нее едва теплится, а сердце стучит и стучит.

Не люблю, когда подобных больных, парализованных, безучастных, сравнивают с растениями. Верю, что они пребывают в каком-то своем закрытом мире. Я с мамой разговариваю, надеюсь, что она меня слышит. И сиделку для нее нашла добрую, хлопотливую, из тех женщин, что о детях, стариках и приблудных животных заботятся с искренней сердечностью. Дети мои очень бабушку любили, любят. Когда приходят, тоже сразу к ней. Сын ей анекдоты рассказывает. Так и раньше бывало. Мама анекдоты не запоминала, он по десять раз одни и те же рассказывал, она смеялась. У мамы был потрясающий смех, колокольчатый. У дочери свои секреты с бабушкой. Загляну, дочь, как в детстве, к бабушке под бочок пристроилась и шепчет что-то на ухо. На меня оглянется, зыркнет – не подслушивай! За мамой хоть и ухаживаем, но памперсы, запах. Дочь брезглива до крайности, а рядом с бабушкой лежит, не морщится, пальцами ей волосы перебирает. Только Мотик, внук, боится прабабушки, не подходит, говорит, что она неправильная.

Отдаю себе отчет, что, живи мы в маленькой квартире все вместе, друг у друга на головах, не имея возможности нанять сиделку, обстановка была бы совершенно иной и не радостной. Но с другой стороны! Ради чего мы зарабатывали, жилы рвали? Ради лишней банки икры? Заграничных пляжей? Пропади они пропадом! Вот для того и вкалывали, чтобы детям дать хорошее образование, мощный старт, и для того, чтобы не ждать, когда старики помрут.

Муж меня долго убеждал, что никакой моей вины, греха в мамином инсульте нет. Где тонко, там обязательно порвется. Тот сосудик в мамином мозге все равно бы лопнул, об этом и врачи говорили. Конечно. Естественно. Только одно маленькое уточнение. Если человеку на роду написано погибнуть под колесами поезда, то рано или поздно он окажется на железнодорожных путях. Но если на рельсы его толкает в спину родная дочь? Пусть не родная, но дочь.

Это был период, да и сейчас он еще не кончился, моей полнейшей беспомощности. Не перед внешними обстоятельствами, а перед собственными внутренними маниакальными проблемами. И главной мукой, признаюсь, был даже не грех перед мамой, а моя вдруг обнаруженная «природная грязь», назовем ее так. Не отмоешься, как ни старайся. Порок и проклятие в каждой клеточке тела. Я искала их проявление в своем прошлом и в детях. И ведь находила, ужасалась. Потом какой-то здоровой частью сознания понимала, что все это ересь и бред.

Да, сын в детстве был не просто гиперактивный, он был гипер-супернепоседливый. Его нельзя было оставить ни на минуту или поворачиваться к нему спиной. Мама ходила за ним как привязанная. В противном случае все крушилось, разбивалось, вываливалось из ящиков и шкафов или он сам оказывался далеко: убежал на стройку или забрался в отъезжающий автобус. Перед школой, которая мне виделась бесконечным кошмаром, я повела сына к психологу. Мой сын не высидит на уроке и пятнадцати минут! Психолог оказался умницей. Протестировав мальчика, поговорив с ним, он поставил диагноз: здоровый, активный, развитый по возрасту ребенок. Предупредил, чтобы ни в коем случае не подавляли его активность лекарствами. Спросил: «Вы думаете, что целеустремленные энергичные личности вырастают из тихонь, что ковыряют в носу, днями напролет сидя у телевизора?» Так и вышло. Мой сын – это локомотив, к которому мечтают пристроиться многие «вагончики». Дочь с подружками в двенадцать лет играли в проституток: намазались-накрасились, нарядились непотребно и пошли на улицу, где вихляли тощими задами и призывно махали проезжающим в автомобилях мужикам. Вот они, гены моей настоящей биологической матери! Но теперь-то дочь – это помешанная на чистоте и домоводстве пуританка, смахивающая на воспитанницу монастырской школы.