Светлана Кузнецова - Анатомия Луны [litres]

– Грузите его в багажник, ребята, – распоряжается Рубанок. – Там разберемся. Если что, продадим китайцам в рабство.

Лотрека, остервенело ругающегося и сучащего обрубками под грязным полиэтиленом, запихивают в багажник джипа.

Сразу за Воздвиженским собором – Канал. Мы проезжаем через мост и оказываемся на той стороне, в трущобах хутуна.

Хутун – это преисподняя, вся в красных фонарях. Вроде бы та же метель, те же улицы, но только мир вывернут наизнанку. Мясо бурых кирпичей. В узких переулках пахнет мочой. Стихийные рыночки, лотки с яблоками, картонные коробки с гнилью под снежной крупой. Стайки китайцев в ватниках курят, плюются и торгуются у лотков. За джипом бегут узкоглазые мальчишки и громко кричат. Из подворотни швыряют яйцо. Оно растекается соплями по ветровому стеклу. «Китайцы, едреть их, потеряли яйцы», – ржут ублюдки. Рубанок включает дворники и, спокойный, как слон, едет дальше.

Лотрек копошится и пытается закурить в багажнике, чиркает неработающей зажигалкой.

– Прожжешь обшивку, я из твоей кожи коврик сделаю, – предупреждает его Рубанок. Лотрек оставляет попытки, убирает бычок за пазуху.

На тротуарах, у борделей, у вонючих забегаловок сидят узкоглазые в черных шляпах и ватниках. Через приспущенные стекла джипа мы спрашиваем у них про Мэй. Они лишь презрительно улыбаются и делают вид, что не понимают нас.

В безвыходной ситуации русские пьют. Вот и Рубанок достает из бардачка бутылку водки, прикладывается к горлышку. Бутылка идет по кругу, глоток достается и мне, и даже Лотреку в багажнике. Водка делает свое дело – у ублюдков отчаянно блестят глаза.

Джип останавливается у Прачечной. Семеро бородатых берут обрезы и врываются в едальню, распугав стайку узкоглазых женщин и стариков. Колченогий Лотрек, раскачиваясь маятником, поспешает за ними – сегодня он единственный русский калека в Китайском районе, и ему лучше не отрываться от семерых бородатых с обрезами. Они хоть и ублюдки, но свои – гораздо меньшее зло, чем узкоглазые с топорами.

– Знаешь Мэй? Где она? – Рубанок берет первого попавшегося китайца за шиворот и утюжит лицом об стол.

– Подожди, не так… – Я чувствую жуткую неправильность во всем этом. Отталкиваю Рубанка. Ласково задаю китайцу с разбитым лицом тот же вопрос: где Мэй? Китаец показывает мне язык.

Рубанок хватает его снова – и со всей дури лбом об стол. Сплевывает:

– Все так, Ло!

– Ну, еще кто хочет по морде? – кричат ублюдки.

Никто не хочет. Все испуганно молчат. Тогда, в этом гробовом молчании, я показываю пальцем на Лотрека и говорю:

– Он муж той, которую мы ищем. И сейчас мы запрем тут двери и каждому из вас по очереди будем рубить пальцы, как он – своей жене.

В хутуне все помнят историю с китаянкой и ее отрубленными пальцами. Помнят, но все равно молчат. Тогда русские опускают обрезы и достают ножи. И вот тут пожилой китаец в парусиновой робе вкрадчиво произносит:

– Мы не знаем ничего. Мы маленькие люди. Вам надо в Народный дом, через два квартала отсюда. С Аароном говорите.

Каждая русская сука и каждый русский ублюдок знает: китайцам верить нельзя. Но выхода у нас нет, и мы выходим из Прачечной и садимся в джип. Лотрек лезет в багажник – на свое законное место.

Народный дом в Длинном переулке, с окнами-арками, облицован рустовым камнем. Высокие печные трубы и башенка. Когда -то давным -давно здесь была читальня и слесарные мастерские, а в башенке – даже обсерватория. Теперь тут китайский бордель. Публичных домов за Каналом пруд пруди – нельзя пройти и ста метров, чтобы не наткнуться на девиц в канареечных платьях. В каждом дворе, за каждой обшарпанной дверью – притон. Особенно же любят китайцы помпезные бордели – такие как этот, в Народном доме.

Проституцию в массы – таков лозунг китайцев. Это их многовековая культурная норма. Говорят, в Китае есть портовый город, в провинции Фуцзянь, на побережье Тайваньского пролива, так там при населении в три миллиона человек аж пятьсот борделей. Мать твою пресвятую, куда им столько? А им нужно – в борделях они отдыхают душой, заливают в себя тонны виски, становятся красными, как говяжьи вырезки, шлепают по задницам девочек, обнимаются и называют друзьями тех, кого завтра замочат, как требует прагматичный китайский уличный бизнес.

У Народного дома Рубанок паркует джип. Все снова по очереди прикладываются к бутылке и, опорожненную, выбрасывают ее на мостовую. Ублюдки берут обрезы. Идут к борделю. Нестройно и мрачно ревут хором: «Мы армию нашу растили в сраженьях, китайских гондонов с дороги сметем!»

– За Федьку и Ло, за весь Пехотный, парни! Покажем гондонам узкоглазым!

– Все, ребята, хорош! – одергивает их Рубанок.

Мне с Лотреком велят остаться снаружи.

Мы сидим на ступеньках у парадного входа. Метет метель. Лотрек достает из -за пазухи бычок и закуривает – долгожданный табачок. Молчит долго, а потом вдруг с горечью и злобой произносит:

– Ты хоть знаешь, что он мою жену трахал?

– Так уж сложилось.

– Сложилось, говоришь? А сложилось, что у тебя, у него и у Мэй по две ноги, а у меня ни одной.

– Лучше б он тебя, конечно, убил, чем так. Хоть ты и говно, Лотрек.

– Придурочная. Рыжая придурочная блядь.

Мимо идет китаец, подняв ворот ватника от метели. Лотрек ему кричит:

– Эй, хочешь русскую блядь? Отдаю задаром!

Китаец незаинтересованно глядит и шагает дальше.

А я поднимаюсь со ступенек, стряхиваю снег с пальто и, пнув Лотрека, иду в бордель.

– Чтоб вы все сдохли! – бросает Лотрек мне вслед. А я уже толкаю тяжелую дверь.

У входа сидит на холодных плитках пола неподвижный китаец, прислонившись спиной к стене, с закрытыми глазами. Передознулся? Напился и заснул? Умер? Я перешагиваю через его ноги и поднимаюсь по лестнице с чугунными перилами.

В прямоугольном и вытянутом зале – полумрак. Светят лишь круглые фонари, обтянутые красным шелком. Все в клубах табачного дыма. Гнойно -зеленые диваны вдоль стен. На них узкоглазые, все пьяны в фарш. На полу в одной куче валяются их черные шляпы и топоры. Мясники отдыхают. Полуголые улыбчивые девицы подливают им виски в стаканы. Эти девицы трезвы, но хохочут, как пьяные, – клиенты им не за серьезность платят.

А на том конце зала бильярдный стол. За ним я и вижу Рубанка с парнями. Они сидят за зеленым сукном – семеро русских и Аарон, единственный здесь в оранжевой футболке, и по их напряженным лицам видно, что разговор у них не очень -то складывается. Вдоль стены, за спиной Аарона, стоят узкоглазые псы, давшие тридцать шесть клятв Ван Сяолуну. Эти подонки не снимают черных шляп и в любой момент готовы выхватить из-за пояса топоры для разделки мяса. Обрезы русских свалены в общую кучу – таков здешний порядок.