Димитр Вылев - Жарынь

— Кольо, нам не впервой сажать сад! — сказал Маджурин.

— Таких садов у нас по югу никогда не бывало, — отозвался Никола Керанов. — Полторы тысячи гектаров. Их обрабатывать можно будет только машинами. А вы накопали ям с узкими междурядьями. Тракторам негде будет развернуться.

Керанов ожидал, что сельчане начнут колебаться, роптать, но они с готовностью послушались его совета. Милка послала Ивайло в село за проволокой, чтобы легче было разметить квадраты. Маджурин пошел в вязы и принялся драть кору, чтобы воспользоваться ею, пока Ивайло принесет проволоку. Никола Керанов оставил Милку с сельчанами, а сам поднялся на Зеленый холм.

До сумерек Керанов не вылезал из «газика», колесил по полям, съездил на склад, где хранились саженцы, смотался в окружной центр, в банк: сад, машины и гидромелиорация требовали больших денег — не меньше тридцати миллионов. К концу дня вернулся в долину. Остановился возле узелков на меже и снова ощутил на душе пьянящую радость. На долину опускались сумерки, изрешеченные клочками тумана. Сельчане вместе с Милкой сквозь туман двигались к холму. Он стал рассматривать их одежду, брошенную у межи, — пиджаки, ватники, вязаные кофты. У всех рукава в локтях оттопыривались. «И после работы рукам нет покоя», — подумал он. Их жесты меньше всего наводили на мысль о еде, объятиях, ласке — это были движения людей, привыкших держать в руках древко лопаты, мотыги, вил. Оттопырившиеся на локтях рукава одежды говорили об усталости, накопившейся за день, усталости, от которой не спасали ни сон, ни праздники. «Месяц прошел, а люди уже устали. Выдержат ли три года?» — спросил себя Никола Керанов. Ведь потом, когда на первых участках зацветут деревца и появится завязь, последние еще будут требовать людских рук. Люди должны годами обильно поливать землю потом, чтобы она воздала им сторицей. В будущее ведет мост, и идти по нему нужно, не теряя веры. «Наша задача — облегчить человеку бремя, а не обременять его необдуманными поступками», — сказал себе Никола Керанов. Голоса приближались, сельчане разговаривали все громче, взбудораженные близостью теплого ужина и мягкой постели. «Три-четыре года они будут мало получать, почти все средства вкладываем в фонды… Мягкие постели… — бормотал Керанов, глядя на одежду, брошенную у холма. Если не умерим пыл, нам несдобровать. Кто нас отрезвит? Андон Кехайов», — подумал Никола Керанов, удивленный, что не испытывает недоверия к Андону.

Через год Михо вернулся домой, и мучения Андона кончились. Осенью он пошел в школу. Михо отвесил Йордане пару затрещин за то, что мучила сына. Ее голоса в доме больше не было слышно; она стала послушной, во всем угождала мужу и сыну. Андон быстро забыл все огорчения, ученье ему давалось легко, времени на забавы хватало с лихвой, он почти не бывал дома. Но война, все ожесточеннее разгоравшаяся в глубинах России, вновь нарушила блаженство мальчишки. Еще до войны Иван Куличев (Милкин отец, тогда еще не носивший партизанской клички Эмил) приезжал в район Млечный путь вербовать в РМС [2] РМС — Рабочий молодежный союз. молодых сельчан и ремесленников. Безусый гимназист Иван Куличев три дня прятался в кладовке у Михо. Бывшему плотнику был понятен огонь, сжигавший парня, но сам он с тех пор, как взял за себя жену с домом и нивами, остыл. Власти же считали, что костер, зажженный Иваном Куличевым, еще тлеет под пеплом и что такой огонь опаснее, он жжет сильнее. Как только вспыхнула германо-советская война, полицейский агент начал следить за Михо. Дальнейшие события отмечены в хронике старичка Оклова, которому тогда было шестьдесят лет. Он ходил в фетровой шляпе, шелковом кашне и был в Янице за попа, за учителя и за инженера паровой машины, которая вывела вшей во всей округе. Дед Оклов был мастак на все руки: мог сделать прививку на дичок, лечил скотину и людей, играл на всяческих инструментах. Он весь был седой и усохший, но в глазах играли удивительно молодые огоньки. Может, потому, что он увлекался многими ремеслами и от каждого получал удовольствие. Оклов даже умел играть на скрипке, правда, немного, только первые несколько тактов песни «Если спросят, где впервые я зари увидел свет». Этой мелодией он открывал торжества в школах юга. Так что хроника Оклова проливает свет на узел, завязавшийся между Иваном Куличевым, Михо, его сыном Андоном, Николой Керановым и Христо Маджурином. Не будь Оклова, юг потерял бы почти столько же, сколько потерял бы, лишись он яркого света на гребнях холмов и жаворонков в раннем воздухе. В молодые годы он однажды отправился в окрестности села Мельницкий Дол, что возле Гечерлерской дороги. Там в знаменитой гремучей пещере, на глубине двухсот метров, под глухой рокот подземной реки он дал обет до последнего дыхания служить своему краю. Сделал это Оклов без свидетелей — хотелось в горькие минуты думать, что не кто иной, как он сам заставляет себя держать слово.

Власти решили припугнуть Михо, чтоб не бунтовал, а поджал хвост, как это делает загодя побитая собака. Но общине нечем было прижать Михо. Хлеб, выпивку и одежду он добывал своими руками. Покупал только соль, налоги платил вовремя. Тогда кмет села сообразил, что у него есть сын, и приказал школьным властям опозорить Андона, внушить ему, что он тупица. Заставить мальчишку поверить в то, что он никудышный ученик, было нетрудно, как это бывает со способными детьми. Мальчонка же был способный и не вызубривал от корки до корки написанное в учебниках. Интересовался, сколько весит земной шар и можно ли взвесить его на весах. Разрисовывал картинки в хрестоматии цветными карандашами: на козьих пастбищах сажал кусты; траву на овечьем пастбище, которая в учебнике была чрезмерно высокая, укорачивал лезвием бритвы; а траву, на которой пасся крупный рогатый скот, изображенную чересчур низкой, удлинял зеленой краской. Это своеволие стоило ему низких отметок, и мальчик, самолюбивый и озорной, плакал дома до судорог, и выкладках переносицы выступал пот.

Через год в их районе появился Иван Куличев — Эмил. Власти уже вылавливали коммунистов и ремсовцев, сажали их в тюрьмы и концентрационные лагеря. Сотня молодых сельчан, ремесленников, гимназистов и студентов ушла в подполье. Так родился — вы, может быть, слышали об этом — шестой отряд. Зимой отряд не предпринял ни одного боевого выступления. На юге появились крупные армейские соединения — знаменитый «прикрывающий фронт». Юг потерял свои извечные приметы: странный треск Мучуковых камней; таинственный шепот ветра, загадочный двухтактный рокот турецкой мельницы; языческое звяканье колокольцев ряженых — «кукеров»; печальное блеяние овец ранней весной; рев осла в безветренный жаркий полдень — все заглохло в топоте сапог, шуме оркестров. В Янице расположился полк и жандармский взвод под командой поручика Бутурана, вчерашнего фельдфебеля. Многие единомышленники Ивана Куличева попрятались по домам. Пять-шесть горячих голов в отряде предлагали наказать изменников, расправиться с ними, но штаб воспротивился: никакие они не предатели, а просто запутавшиеся, растерявшиеся люди; плохи они или хороши, эти люди — наши, кто откроет им глаза, кроме нас, коммунистов? Отряд действовал на равнине, в окружении армейских и жандармских рот. Ему не следовало расти — он потерял бы маневренность. Как только его подразделения укрупнялись, штаб формировал из них несколько боевых групп и переправлял их в партизанские отряды, действовавшие в горах Стара-Планины и Средна-Горы. Эмил вызвался с помощью Николы Керанова подобрать связных-«ятаков» в Янице, и выбор пал на Михо.