Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

— Ну да, конечно, почему бы и нет, ведь доктор не ошибается.

И тогда тень собаки, похожей на овцу, отделилась от собаки, схватила этот лист и утащила его, а перед ее глазами раскрылась вся необъятная картина, вплоть до горизонта, лист превратился в отлетающее облако, появилось солнце, и на небо взошла бесконечная радуга…

И, развернувшись, тут же сжалась в маленький грецкий орешек, повторив все извилины мягкого вещества, закрытого в ее черепной коробке, проникла в нейрон, чтобы прорасти в рыхлой плазме ее неосознанных мечтаний и сделать их навсегда перелетными и подвластными лишь спокойному плеску моря, наконец-то приходящего в себя вблизи скалистого берега…

Анастасия открыла глаза и вздохнула. На меже между сном и бликами светотени наступившего дня, пробегающими по белым стенам комнаты, блеснула мысль… и осталась…

вот оно, необозримое время, мне снились светлячки…

вот оно, большое время, подумала Анастасия, и весь ее сон сконцентрировался в этом единственном обрывке мысли и проблесках света, хотя она уже не помнила ни Персея, ни Кассиопеи, ни Андромеды, ни Девы, преследуемой по небу Пегасом, ни Волос Вероники, ни звезд Цефея, оно наверное просто слилось с ее полюсом и беспрепятственно пульсировало в ее венах за пределами какой-либо возможности узнавания.

вот оно, большое время… нужно вернуть Виоле ее мяч…

и вместе с мерцающим утром, которое уже отмывало горизонт, а вместе с ним — и поверхность морской плоти, а заодно — и окно перед ее глазами, она начала возвращаться во время, наполненное часами, минутами, секундами…

— вы ведь знаете?

— да, знаю.

… и вернулась. День полностью проснулся, чистейший свет, а под окном в саду поют птицы.

Анастасия встала с постели и закуталась в халат, потом осмотрелась вокруг, удивляясь, что вот вроде бы всё то же самое, но нет… Взглянула на картину, каллы одиноко покачивались в вазе на одиноком столе — может быть, на берегу моря, хотя это вовсе не обязательно, кончик кисти тянется куда-то к гипотетическому горизонту, в который его очевидно окунали в процессе работы над картиной, нет, это не кисть, кисти там нет, вспомнила она, но всё же, может быть… и улыбнулась своим терзаниям… может быть… может быть… Потом шаги отвели ее в холл, по инерции она остановилась перед кофеваркой, но варить кофе передумала и встала перед застекленной дверью на террасу, подняв белую занавеску. На улице никого не было, да и откуда там кому-то быть в этот воскресный день, всё еще ранний и словно раненный отсутствием, ведь неизвестно, кто остался, кто же остался? и всё же кто-то там был — у всё так же распахнутой настежь калитки в сад, у входа, или у выхода, сидела овца, похожая на собаку, или собака, похожая на овцу, застыв перед невидимой чертой порога и не решаясь ее перейти. Анастасия разволновалась. Открыла дверь, вышла на террасу и крикнула:

— Эй, собака!

Ее голос взлетел вверх и распростерся вдаль, собака, похожая на овцу, помахала хвостом и, немного подумав, направилась прямо к входу в здание и села под аркой у лестницы. Анастасия перегнулась через перила и помахала ей рукой, собака, очевидно, поняла смысл этого жеста, потому что снова помахала хвостом в ответ. Ну вот, у меня уже есть собака, я буду гулять с ней, потом буду сидеть на камне, она — у меня в ногах, и вместе мы будем смотреть на радугу… мы свободны. Свобода каким-то образом увязывалась в ее сознании с собакой, а не с картой, которая валялась на письменном столе, скрывая между своими листами ее melencolia, потом она подумала про еду, надо бы ее покормить , но не знала, ни как, ни откуда взять еду, а потом ей стало холодно. Она вошла внутрь, закрыв дверь, с улицы тянуло холодом, хоть дождь и прошел, а ветер словно собрался сдуть отсюда все облака, но перед этим дунул на занавеску, и она колыхалась теперь всеми своими складками.

И что дальше?

Дальнейшее было весьма неясным, но зато совсем спокойно расстилалось впереди, и этой ясности было вполне достаточно.

Надо подождать.

Она понятия не имела, чего именно надо подождать, может быть, чьих-то шагов, стука двери, на худой конец — шума в комнате Ханны, уж она-то наверняка осталась и даже отказалась от свободы,

но ждать не пришлось. Замерший воздух вдруг огласился звуками гонга, кто-то будил спящих, она взглянула на часы, восемь, нас зовут на завтрак, подумала как о чем-то совершенно очевидном, хотя никогда гонг не созывал никого на завтрак, чтобы не смущать желающих поспать, правила изменились, и этот звук наполнил ее радостью, тем более что весь вчерашний день гонг молчал.

Сейчас мне надо одеться, скоро всё будет ясно, совсем ясно,

Анастасия сняла халат, пижаму,

… и как только спущусь, покормлю собаку,

эта мысль ее полностью успокоила.

… дух тимьяна, нет, липы,

запах ударил в ноздри уже в холле

и чего-то еще?

она вдохнула

и ломтики лимона.

Она открыла дверь в столовую

О, а стол всего один!

Только один стол, вот он. Длинный, наверное, его составили из трех столов, под общей скатертью, стоит точно в центре зала, под люстрой, на середине — ваза с той самой бегонией, спасенной из корневища. Все остальные столы куда-то вынесли и убрали, всё пространство пустое, его заполняют лишь запахи… За стол еще никто не садится. Все стоят и ждут, только стулья вокруг стола обозначают чьи-то совсем точные места, и перед каждым — чашка. Она не стала их пересчитывать, их должно быть столько, сколько и нас , взгляд чуть отстраненно окинул всю сцену, только подумала, а где она в я-меня-и-ее, где ее место… В свете, льющемся через витраж веранды, фигуры очерчены в стиле контражур, они стоят перед стеклом, как вырезанные, и смотрят туда, где металлическое облако низко повисло над металлическим морем, а над ним из синевы вырывается солнечный луч, разрезая его и впиваясь прямо в его гладь, точно этой картины она не видела — облако, спущенное сверху как покрывало, как плащаница, а над ней небо и луч, словно нарисованный кистью Мурильо…

я тоже внутри этой картины. Мне надо найти свое место в ритме тел.

Анастасия шагнула вперед, закрыв за собой дверь, и ее взгляд расчертил горизонтали и вертикали пространства внутри и снаружи, до самого горизонта, через линию облака, струю света, резко опустившуюся с неба, пейзаж со скалами, камень, блеснувшее стекло веранды, а перед ней в центре — темный силуэт Ханны, в шаге от нее и чуть в стороне — Ада, в одном краю витража, за последней складкой портьеры — силуэт Мэтью, с бородкой, выставленной вперед, и высоко поднятыми глазами, рядом с ним — мисс Вера, она держится за сердце, за ней — Линда, одна, на другом краю витража, у портьеры — Михаэль, на двух ногах, интересно, а куда он дел свою третью ногу, с золотым набалдашником, и неподвижно стоящий Бони, вглядывающийся своими собственными глазами, а не через окуляр аппарата, в воздушный крест света — между лучом и облаком за стеклом.