Эмилия Дворянова - Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

а они отказались от своего алиби или нет?.. подумала она…

подумала я

и шагнула вперед еще чуть-чуть, присоединяясь к сцене, к картине, к виду, к вырезанным светом фигурам… несколько шагов, и я встала с одной стороны Ханны, Ада — за ее левым плечом, я — за правым, этот треугольный ритм показался мне весьма подходящим, рельефным, а его пульс слился с одной фигурой… и кто нарисовал эту картину?

и нарисовал ли вообще…

это «ли» возникло в ее сознании, но она не поддалась соблазну задавать вопросы, да и о чем спрашивать, когда время подпирает, ведь кто-то непременно подаст завтрак. Сейчас все ждут вместе, без нетерпения, несмотря на всё усиливающееся чувство голода, нет причин для нетерпения, тем более что завтрак вроде бы уже давно здесь — в запахе липы, тимьяна, ломтиков лимона и чего-то еще, чего? Аромат растворяется в воздухе, тайком образуя капельки, тайные капельки, которые вдыхаются из воздуха.

Анастасия вздохнула и совсем притихла, ей только хотелось спросить… я — последняя? пришла позже всех? а они — это все те, кто остался? но кто это может знать? стала ждать и она. Мигом позже ответ был получен, дверь открылась, и Анастасия повернула голову, значит, я не последняя , все тоже обернулись, чтобы увидеть, как входит Доминик, Доминик? Ей это показалось странным, почему Доминик? словно по каким-то причинам Доминик непременно должна была уехать, спуститься по лестницам, последовать за своей приятельницей, завернуть за угол, а значит, Анастасия подозревала, неосознанно предполагала… ну неужели кто-нибудь мог предполагать… и наклонилась к Ханне,

— одного солнечного луча достаточно, чтобы человек остался?

— явно да, раз она оперлась на него… прошептала Ханна, шепот слился с воздухом, воздух разнес его дальше, и, услышав его, Ада улыбнулась,

Ада мне улыбнулась. Уголки ее губ поднялись вверх в совсем видимую дугу и не опустились обратно, невероятно, уголки губ… про Аду никто бы не спросил, почему она осталась, она не уедет, пока не нарисует руку ангела, достаточно на нее взглянуть, чтобы это понять, но она наклонилась к моему уху и прямо в ушную раковину, потому что вокруг так тихо, что слышно, как образовавшиеся капельки носятся в воздухе, прошептала

— а ты?

— я не знаю, — ответила я, — не понимаю, но в этом непонимании нахожу удовольствие.

И это правда. Я узрела ее в своих словах, она возникла точно так же, как возникали в воздухе тайные капельки, и ничего, что я снова ничего не поняла. Ада кивнула, словно именно это и ждала от меня услышать, а я почувствовала, что должна и ее спросить, чтобы и она увидела собственные слова, возникшие среди капелек в воздухе, разве можно исключать колебание, и в свою очередь я приблизила свои губы к ее уху

— а ты?

— я бы не хотела вернуться туда, где любовь лечат антибиотиками,

— а я думала — из-за ангела,

— это одно и то же,

— а значит ли это, что все мы здесь влюбленные?

Ада не ответила ей, в этот момент открылась дверь из кухни, и все повернулись туда, вошла сестра Евдокия с серебряным подносом в руках, на подносе — чайник… как хорошо, что сестра Евдокия в своем обычном костюме, с волосами, собранными в обычный пучок, что в ее ухе поблескивает обычная сережка и ее блеск перекликается с серебряным ответом подноса, как же это хорошо…

От аромата, поднимающегося вверх из носика чайника, воздух стал таким густым, словно тайно образовавшиеся капельки начали сливаться друг с другом, и в сознании Анастасии проснулось воспоминание о пузырьках, которые лопались в некоем зеленом сне, уже давно исчезнувшем за рамками зеленой картины.

запутать человека легче легкого

подумала Анастасия, но эта мысль осталась незавершенной, потому что сестра Евдокия сказала

— прошу садиться.

Ее голос никак не нарушил тишину, а из дверей кухни появилась сестра Лара с еще одним подносом. А на нем — что-то теплое и дымящееся, завернутое в полотенце, но возникший было вопрос а это что такое исчез раньше, чем был задан, аромат тимьяна и липы поддержал запах только что испеченного хлеба, горячей буханки… ароматы слились…

а вот и еще кое-что

— садитесь, прошу вас, — подтвердила приглашение сестра Лара, и обе они поставили поднос с чайником и поднос с завернутым в полотенце хлебом на середину стола, по обе стороны от вазы.

Шаги всех присутствующих сошлись в общем потоке, вперед-и-вперед…

— а где мое место? — спросил Мэтью, и его глаза, широко открытые, без смущения обошли все пространство, обращаясь ко всем, у Мэтью серые глаза,

— это неважно, мы ведь все сидим за одним столом, — и каждый сел там, куда привели его шаги, а обе сестры — на торцах стола, без сомнения, так им полагалось. Одно свободное место осталось напротив, с края, по левую руку от сестры Евдокии, другое — слева от меня, на этот стул никто не сел, и я коснулась руки Ханны, лежавшей на скатерти, спросив глазами, но она лишь пожала плечами, сестра Лара, наклонившись, взяла в руки чайник и стала разливать чай по чашкам, не обошла и чашку рядом со мной и ту, что напротив, и действительно, дверь открылась еще раз точно в тот момент, когда сестра Лара наливала чай в последнюю чашку. Вошла Виола, разумеется, и она. Она удивленно остановилась на пороге, любой бы удивился, увидав в столовой всего один стол, даже смутилась, совсем еще ребенок, не уверена в себе, но вместо того чтобы вернуться, начала, бедная, говорить,

— я не могу вставать рано, — сказала она, — поэтому и осталась, если бы отъезд был назначен на другое время, я… может быть…

бедняжка, дети не нуждаются в оправдании, а она оправдывается, не знает, что здесь уже никто не спрашивает — а ты почему здесь? почему остался? И сейчас она сядет на стул рядом со мной, вот для кого это место. Виола сядет, а я ей скажу, извини, Виола, за мячик…

Виола села рядом с ней,

— Виола, вчера я упустила твой мячик, я была расстроена из-за повязки, и ветер…

я призналась сразу, такие вещи нельзя откладывать, и в доказательство показала ей свою руку, а она, увидав, какая он маленькая и сморщенная, без пальца, наверное, пожалела меня, потому что наклонилась, слегка коснувшись меня,

— не волнуйтесь, — сказала она, — ни в коем случае не беспокойтесь, морю некуда его унести, оно вернет его обратно, ведь весь залив на виду, а волны всегда бегут к берегу, вот ведь и лодку оно вернуло…

а я совсем забыла об этом,

— спасибо, что не сердишься, — сказала Анастасия,

— не сержусь, все выбрасывается обратно на берег. Мне только неловко… — она прижалась ко мне, словно ища защиты, — неловко, что я осталась просто так…

— здесь ни у кого нет алиби, Виола,

прошептала я, но она, наверное, не поняла, хотя и успокоилась, маленькая еще, ее легко успокоить. Когда-нибудь позже, время здесь необозримое, я расскажу ей, какая была глупая, утверждая, что я здесь из-за святой Терезы, но это оказалось лишь оправданием, и о Терезе ей расскажу, хотя о ней я вспоминаю, лишь когда смотрю на решетку сада или вижу кого-нибудь босым… или когда сама хожу босиком… а потом я скажу ей то, что сказала мне Ханна — ты это себе вообразила, не беспокойся об этом, — и она поймет, как поняла это я. Здесь время большое, его хватит, чтобы всё понять. А потом я расскажу ей, как я думала, что я здесь из-за Ханны, потому что у нее никого нет, но это не так… Ханна может без меня, но есть кое-что, без чего не могу я… потом расскажу ей о большом времени, человек может решить, что он здесь из-за него, но оно — само по себе и не может быть ни поводом, ни следствием, оно существует лишь для того, чтобы я рассказала это Виоле…