Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

Его разговорчивость, раздражающая Феонию, шла, естественно, от волнения.

– Много лишнего балабонишь, – ворчливо сказала Феония. – Нашенски мужики на таку охоту молча сбирались. Боялись удачу спугнуть.

Затем она достала из сундука капсюльную одностволку. Старую, с длинным и очень тяжелым стволом, скрепленную у цевья жестью. При ружье был также длинный шомпол.

– О! – схватился за голову Ганс. – Музеум экземпляр… Дас ист унмеглих. Нельзя!

– Из этого ружья столько бито – не счесть.

– Вифиль патроне? – обеспокоенно спросил он.

Феония поняла. Показала ему палец. И затем с помощью шомпола продемонстрировала, как единственный заряд закладывается с дула в глубину казенной части.

– Абер воцу шписс? Зачем? Их мусс шиссен, – он нажал пальцем на воображаемый курок.

Она посмотрела на рогатину, на ружье. И решительно отдала рогатину Гансу.

– С ружьем пойду я. Все одно, один раз стрелять. Вдругорядь медведь не даст, – пояснила она. – Да и разорвется, неровен час. Отвечай потом за тебя, пленного. Отчетный человек… Ты с рогатиной будешь. Рогатина для здорового мужика надежнее. Понял?

И, изображая охоту, она стала втолковывать Гансу, как пользоваться рогатиной.

– Ты, главное, коли в сердце. Понимаешь? Медведь пойдет на тебя, схватится за рукоять. Ну, захочет отнять, полезет на рожон. Такой у него норов. А ты дальше толкай, сквозь жир. Он сам себя и убьет… Только бы ты не струхнул.

Ганс кое-что понимал. Не все, конечно.

– О, листиг русски фрау! Хитри! Во зих бефинден русски беэр херц?.. Где герц?

– Сердце, что ли? Тут вот! – она указала пальцем в левую грудь, потом чуть ниже. – Где у всех, там и у медведя.

– Хиер? – шкодливо заулыбался Ганс и двумя пальцами прикоснулся к груди Феонии, которая никак не относилась к миниатюрным. – Сердце хиер?

– Не шелапутничай! Совсем оборзел! – она отбила его руку. – Ладно! Пошли!.. Шнелль!

Кешка, до сих пор молча из-за печки наблюдавший за сборами, дал Феонии напутственный совет:

– Ты, мам, если там чо, прикладом его в лоб!

Они шли по лесу, две крохотных фигурки среди высоченных деревьев, и еще волочили за собой двое саней-плетенок с оружием, с мешками, в которых были припасы и теплая одежда. Феония легко и привычно вышагивала в своих снегоступах. Путь ей давался все же легче, чем Гансу. Немец порядком поотстал. Он то и дело соскальзывал со своих снегоступов, проваливался в снег и, ругаясь, снова взбирался на них.

Тайбола была буреломная, дорога петлявая. Спустились вниз, в распадок. Потом взобрались на горку. Лица их покрылись потом, и движения становились все медленнее.

Шедшая впереди Феония подождала, когда ее догонит Ганс, едва слышно прошептала:

– Теперь – тихо, – и приложила палец к губам.

Немец понимающе кивнул. Но при этом его подбородок начал предательски дрожать. Он встревожился, хотя еще не до конца понимал, что так насторожило Феонию. Азарт охоты соединился со страхом.

А она шла осторожно, внимательно вглядываясь в окружающее.

Здесь суземы походили на какие-то таинственные дебри. Корни сваленных деревьев казались лесными чудовищами. Сучья торчали из снега как рога исполинских животных. Мхи космами свисали вниз: точь-в-точь бороды запрятавшихся за стволами деревьев свирепых карликов.

Феония внимательно вглядывалась в присыпанные снегом хитросплетения корней и сучьев, особенно в сугробы над буреломами. И вдруг резко остановилась. Оставила свои санки. Пальцем подозвала немца, что-то показала ему. Но тот, даже вплотную подойдя к ней, ничего не увидел. Впрочем, взгляд его стал напряженным, он все время оглядывался, как будто боялся, что медведь зайдет к ним сзади.

Охотница бесшумно приблизилась к заинтересовавшему ее месту, осторожно отводя рукой хрупкие ветки. Она особенно вглядывалась в мощный, замысловатый снежный сугроб, выросший на буреломе.

Вернувшись к своим саням, она извлекла рогатину и отдала ее Гансу, себе взяла берданку. И вновь сделала Гансу знак: «совсем тихо»!

Держа в одной руке одностволку, Феония бесшумно подняла из снега ветку, отряхнула ее. И вновь указала на что-то немцу. Но тот по-прежнему явно ничего не видел, как не вглядывался. Белый снег, сугробы, бурелом…

И только пристально присмотревшись, он заметил то, на что уже вторично указывала ему Феония: на вершине занесенного снегом бурелома виднелась круглая маленькая проталинка, из которой едва заметно вился легкий парок. Ветки над проталинкой чуть-чуть закуржавели.

После некоторого колебания Феония, словно собрав в кулак волю и силы, решительно направилась к бурелому. Торопливо, двумя руками, стала разгребать снег, приоткрывая лаз, ведущий в берлогу.

Ганс стоял, выставив рогатину, в позе учебного штыкового боя: «коли-отбейся». Оглянувшись и видя готовность немца, Феония подобранной толстой веткой стала тыкать ею в лаз и ворочать, стараясь во что-то ткнуть. Какое-то время в берлоге было тихо. Феония замерла, прислушиваясь. Ганс тоже был весь слух и внимание. Неужели пусто там, в глубине? О, эта загадочная русская тайга!

Но тут выражение лица Феонии изменилось. Ее «щуп» наткнулся на что-то мягкое, живое. Она стала тыкать посильнее, яростнее, уже окончательно решившись на схватку с медведем.

Там, в глубине, раздалось недовольное ворчание. Задвигался снежный сугроб, закачались над буреломом ветки. Медведь, поначалу тоже затаившийся, наконец, обозлился. Достали его!

Что-то злое, сильное, с утробным угрожающим звуком полезло из глубины. Ганс, уже, казалось, остывший после нелегкой дороги, смахнул с лица вновь обильно выступивший пот. Да, это была не та война, когда «стенка на стенку». Это схватка человека с природой. Древняя, пробуждающая все затаенные инстинкты.

Феония отступила, чтобы не оказаться слишком близко к медведю. Ее лыжи, не скользя, ворсинками шерсти цепляясь за снег, с сопротивлением, нехотя откатились назад.

Ганс, увидев выбирающегося из распотрошенной берлоги огромного медведя, повел себя совсем не так, как ожидала Феония. Он испуганно бросился к ней. При этом неуклюже свалился со снегоступов и торопливо пополз к ней по глубокому снегу, делая движения пловца. А на том месте, где он только что стоял, осталась торчать воткнутая в снег рогатина.

Медведь же, выбравшись из берлоги, еще очумевший, не стряхнувший с себя сонную одурь, оглашая ревом снежные окрестности, блестя маленькими, очень злыми глазками, оценивал силу противника. Рев его становился грозным, предупреждающим: мол, есть еще у вас время уйти. Уши его были прижаты, шерсть вздыбилась.

Феония поняла: либо она доберется до брошенной Гансом рогатины быстрее, чем медведь встанет на задние лапы, либо им обоим придет смерть.