Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– Отдайте мне этого Ганса на постой.

Старшина нахмурился, посмотрел на Анохина, пояснил:

– Есть положение: пленный должон жить в казарме… ну, то есть, в овине.

– Положение бывает у бабы. Про мужиков в положении досе не слыхала, – Феония была из тех баб, которым на язык лучше не попадать. Осердясь на Чумаченко, она повернулась к Анохину: – Немец ухватистый до всякой работы. А у меня изба валится, крыша худится и поветь в наклон пошла, как все равно пьяная…

– Ничего, перетерпишь! – усмехнулся Чумаченко.

– У меня этих «ничего» без вас полна изба.

– Ты что, не понимаешь военный язык? Казарменное положение!

– Казарму я ему сама исделаю! В пять утра буду подъем устраивать!!

Анохин не вмешивался в перепалку Феонии и Чумаченко. Раздумывал. Молчал.

– Вдовая я! А в хозяйстве, что ни говори, мужеска рука требуется, – все тот же козырь кинула Феония. – А я бы вам за понимание моей вдовьей доли мешочек ячневой крупы к мясу подкинула… для работ.

Решившись, Анохин сказал:

– Ну что ж… Ну ладно…В порядке поощрения за помощь. Но смотрите, Феония! Работу свою на стройке он, это… обязан, как и прежде…

– Не сумлевайтесь, товарищ командер! В стахановцы выведу!

Она торопливо отправилась с каптерки, унося мешок с кусками мяса и жира. На пороге обернулась:

– От спасибочки! Я вам еще и пяток курей на общий котел дам!

– За такие вольности… – мрачно произнес Чумаченко, когда Феония исчезла, – …вам, может, по вашему званию Героя, сойдет, а мне… я ведь десять лет беспорочно, а мне достанется по полному реестру…

– Не беспокойся! – обрезал его Анохин. – Мой совет, мой и ответ!

Вышка уже крепко приподнялась над заснеженной деревней.

Немцы были сыты, повеселели, приободрились. И Бульбах вышагивал по стройплощадке горделиво, будто это он лично накормил всех медвежатиной. Вот только поднимать тяжелые бревна на третью клеть вышки становилось все труднее. Тянут-потянут, передохнут, и опять тянут…

– Стой! Стой! – закричал вдруг Африкан. – Веревка, вишь, залохматилась, лопнуть может… Да стой, кому говорю! Ну, немые и есть немые, раскоси вашу доску поперек!

– Нушен текник! Дер Верледкран! Таллен! Полиспаст! – вдобавок к словам полковник руками показывал, какая нужна техника.

– Во! Уже по-нашему заговорил: кран, тали, полиспаст, – обрадовался Африкан и обнял Бульбаха за талию. – Ты, дорогой немец, главное – не печалуйся, береги сердце. Что надо – поднимем, что надо – закрепим, что надо – прибьем! Подумаешь: вышка! Не таки штуки ладили. Вон в Березне церкву построили. Кирху, понимаешь? Ферапонт-мастер да я. И еще трое пригодных ремеслу… Так вот, веришь-нет, без единого гвоздя. Кирха. Вся из дерева. И без единого гвоздя! Нихт нагель! Да я тебе, господин фон барон, весной ее покажу. Найдешь хоть один гвоздь – ведро браги выставлю, а нет – ты ведро самогона… Ферштейн?

– Нихт ферштейн! О! Лидерлих карактер!.. – рассыпал он пригоршни непонятных слов.

Если бы был переводчик, он бы и Африкану и Анохину перевел пламенную речь Бульбаха. По-немецки она звучала бы примерно так:

– О, русская безалаберность! О! Русская дикость! Это будет самая плохая работа, которую я когда-либо выполнял. Я – инженер-полковник! Я построил в Европе, и не только в Европе, на всех континентах мира десятки красивейших сооружений. А за это «изделие» мне будет стыдно до конца моих дней. И если меня расстреляют или повесят, я хоть буду знать, за что!

При этом вся его речь сопровождалась пантомимой. С помощью рук и ног он показывал непонятливым, необразованным русским, какие дома и мосты он строил, и как его будут расстреливать или вешать, и что нельзя строить, если нет кран-балок для подъема тяжелых бревен, и подъемники нельзя сделать из дерева.

– Все можно сделать из дерева. Баум, по-вашему, – Африкан уловил смысл последней фразы Бульбаха. – Все! И подъемник, и тали, и гвозди!.. Все!..

Бульбах с сомнением покачал головой. Пояснил, все также размахивая облезлыми рукавицами, что для того, чтобы сделать кран-балки или тали, прежде всего нужна хорошая мастерская, оборудованная токарными и фрезерными станками, нужны металлические заготовки, нужны токари, фрезеровщики и слесари…

– Ну, заговорил! Как ветер волну погнал! «Металлише, металише»… Сам посуди, где я в этой глухомани разживусь металлическими заготовками?.. Но полиспаст к вечеру будет! Это я тебе твердо обещаю!.. Не веришь? Пошли, поглядишь!

Они спустились с пригорка, прихватив с собой Северьяныча. Пошли по деревне. У одного из дворов Африкан приостановился, покликал Игнашку. Тот выкатился по ступенькам на своих салазках, как будто ждал.

– Поехали, Игнат! Поможешь станок крутить… На Северьяныча, не в обиду будь сказано, не надеюсь: сноровка не та. Немца же и вовсе в расчет не принимаю.

– Да это ясно, чего там… – согласился инвалид и хитровато поглядел на Северьяныча. – А чего мне за это, бригадер?

– Немецкий обед.

– С медвежатиной?

– И еще перловая каша, медвежьим салом приправленная.

– Дак ладно!

И они пошли уже вчетвером: Бульбах, Африкан, Северьяныч и Игнашка. А далеко сзади, следом, прихрамывал Анохин.

У Африкана в избе, они знали, была настоящая мастерская. Тогда Анохин посетил ее в поисках строительного инструмента. Это заботило его прежде всего. Теперь же присмотрелся к самодельному токарному станку. Чудо техники. Колеса, шестеренки, педали для раскрутки – все из дерева. Только режущий инструмент был железным.

– Слышь, Африкан, – попросил Северьяныч, – ты сперва расскажи немцу, чем ты бревна крепил, когда в Березне церкву ладил? Какими гвоздями?

– Дак не поймет, – сказал Африкан, но все же стал рассказывать. – Это в аккурат в Гражданску было. Что ни день, то каки-то банды в деревне объявляются. Грабят. А я тогда в Березне жил. И решили мы сходом, что все напасти у нас оттого, что в деревне нету церкви… И что же? Построили. А гвозди тогда на вес золота были. Вот и пришлось – без гвоздей.

– Во! Слыхал? – Северьяныч пристально посмотрел на Бульбаха, пытаясь убедиться, что тот понял. – Нихт нагель!

– Я уж тебе, мил человек, не раз говорил: не гвоздь держит дерево, а пригонка, – добавил Африкан.

Он отыскал в каком-то из шкафчиков квадратную деревянную плашку, дал ее для осмотра Бульбаху. Тот повертел ее в руках, недоумевая. Ровненькая плашка, умело и с любовью отполированная. Ну и что?

– Хорошая работа, что ль? – хитро спросил Африкан. – Гляди!

Он с силой бросил плашку на верстак, и та, ударившись о толстые доски, разлетелась на десяток мозаичных разнофигурных кусочков. Бульбах, удивляясь, рассматривал кусочки плашки, которые, будучи обточены и отполированы до микронной аккуратности и ладности, соединяясь, как бы слипались, приникали один к другому.