Игорь Болгарин - Обратной дороги нет [сборник]

– Рихтиг Кунсштюк! – удивленно и восторженно покачал головой Бульбах. – Вундерфоль!

– Во! Оценил! – Африкан спокойно принял похвалу. – Фокус в чем? Вот, гляди, немец, волчьи зубы, вот – медвежьи, – он показывал наборы. – Ими кажду плашку шлифую, полирую. И получатся, что не гвоздь держит, а пригонка. Точность! А на стройке ишшо зарезы делаем, чтоб одно в одно входило, – он сцепил пальцы своих ладоней – узловатые, покрытые шрамами, со сбитыми ногтями.

– Анпрассенверк! – понял Бульбах, складывая деревянную плашку.

– Во-во, – как бы прессуется, – по своему понял незнакомое слово Африкан. – Так и вышку ложим. Все в пазы, и навечно. Зубец в зубец… Мы – народ не деревенский, а деревянный! – постучал себя в грудь расходившийся мастер. – Я баркасы делал, понял? Шхуны, лодьи…

– Я, я! – догадался Бульбах. – Баркассе, шкуне… сконнер, я-а! Майстер!

– И без гвоздей! Нихт нагель! Нагель ржу дает… при нашей-то сырой природе, – и вновь повторил: – Рассея, брат, это тебе не какая-то там Африка!

– О, я-а! – согласился Бульбах, не до конца, впрочем, понимая речь Африкана. – Абер талле? Ролле? Нихт железны? Баум? Дас ист унмеглих. Нет. Нельзя. Не-вос-мошно!

– И тали, и ролики! Все могем из дерева… У меня дуб. С-под Вологды привезен. Мореный. Век в воде лежал. Плохо ли? Из такого дуба и гвоздь век простоит, чего ему исделается?.. Вот, гляди, Европа! Это гвоздь! Поищи такой в своей Германии!

И Африкан продемонстрировал полковнику двухвершковый колышек, который тут же загнал в заранее просверленное для каких-то надобностей отверстие в лежащей на верстаке доске, и затем расщепил его с другого конца и расклинил. Колышек стал как бы болтом. Или гвоздем, который уже не выдернуть.

– В России море железа. Но и без железа, в случае чего, обойдемся. А Европа? Обойдется Европа без железа? – и Африкан хитро сощурился и отрицательно покачал головой. – Наши шхуны с такими гвоздями через все шторма прошли. Через льды. Да что там шхуны? Барки! В Америку ходили!

– Дас ист гут. Абер – папир! Гарантие? – попросил Бульбах.

– Чего он? – не понял Африкан.

– Хочет, чтоб ты ему дал документ… ну, гарантийную расписку, что ли, на вышку, – догадался Анохин.

– Да я с нашим удовольствием, – согласился Африкан. – Вышка-то моя, «Африканова», – он вопросительно взглянул на Анохина. – Так обещали?

– Будет, как обещал. Мое слово… железное.

Из всего разговора Бульбах все же кое-что понял. Успокоился. После чего его заинтересовали ложки. Всех величин, раскрасок и форм, они висели на стене. И даже от простой полировки играли на свету, как серебряные.

– О, дас ист рихтиге кунсштюк!

– Чо, и ложки тоже хвалит? – заулыбался Африкан.

– Видишь, нравятся.

– Это так… баловство. Когда дела нету, а руки работы просят… Моими ложками, почитай, не одна только Полумгла харчится, – Африкан взял в руки несколько ложек, небрежно, но ритмично ими простучал.

Бульбах прошел вдоль стены дальше. Там висели самые разные северные музыкальные инструменты: отдаленно напоминающие скрипки гудки с тремя и пятью струнами, балалайки всех размеров и расцветок.

В глазах Африкана вдруг вспыхнул задорный огонек, он обернулся к Игнашке:

– Слышь, Игнашка! Давай концерт Европе застругаем!

– Ты бы по такому радостному случаю политурки, что ль, налил, – попросил Игнашка. – Небось политурка-то имеется?

– Утихни… а то скипидару налью! – и, сняв со стены балалайку, Африкан кинул ее Игнашке. И Игнашка, как обезьяна, ловко изогнувшись, поймал балалайку и тут же ударил по струнам. Должно быть, такие концерты Африкан устраивал нередко: все у них было хорошо срепетировано.

Под звуки балалайки Африкан топнул валенками о пол и неторопливо, с наигранной ленцой, прошелся по мастерской, и при этом, в такт заливистой струнной мелодии, стал отбивать дробь ложками. У каждой ложки, как оказалось, был свой звук.

Это было как бы вступление.

А потом Африкан как-то весело и величаво, с приплясом, пошел по мастерской, искусно отбивая ложками мелодию, нисколько не проигрывая виртуозному балалаечнику Игнашке. И вдруг запел, сипловатым, но приятным баритоном:

– «Эх, была – не была, вот такие вот дела, клюква кислая поспела, девка сладкая рвала…»

Бульбах качал головой. Все, что он видел вокруг, слышал – все это казалось ему сном. Странная, дикая страна. Но заманчивая!

В двери показалась жена Африкана, знающая мужнины концерты:

– Ты бы, старый, не страмился! Ить к тебе ж по сурьезному-от! Немец, чай, не простой, барского роду…

– «Ах, постой, постой, постой, нынче немец не простой…» – дробно рассыпался мастер.

– Тьфу на твою музыку! – старуха исчезла.

– Не суй нос в мастерскую! Прям хуже карасина! – осердился на жену Африкан и, не останавливаясь, продолжил:

Лицо Бульбаха выражало то улыбку, то настороженность: он угадывал знакомые ему слова «немцы», «Гитлер», «капут», но не понимал, то ли русские хотят повеселить народной музыкой, то ли обидеть.

Африкан же вместе с Игнашкой на ходу сменили частушечный ритм. И в руках Африкана уже оказались другие ложки:

Завершив концерт, тяжело дыша и отдуваясь, Африкан сказал:

– Ну все! Представление окончено! Мы с Игнашкой приступаем до дела. А вы, ежели не хотите на мороз, смирно сидите на лавке… Давай, Игнашка!

Инвалид, привыкший исполнять руками двойную роль, стал сильно и быстро качать педаль станка. Очень удивительный – для Бульбаха – мотор.

– Так… поскорее… но без рывков, – командовал Африкан, направляя резец на кругляк. – А теперь оглаживай… оглаживай…

– Хорошо тебе, Африкан, – работая без особого усилия, говорил Игнашка. – Всегда при куске хлеба! Хоть и старый уже пень. Я вот, который уже год, а все не могу ни к какому делу приспособиться. Сапожничать пробовал – не то. Видать, сызмальства на командное дело был нацелен.

– Во-во! Ты бы много, Игнашка, накомандовал… А помнишь, как ты раскулачить меня хотел? А у меня ж ничего, окромя этой мастерской, и не было. А вы ведь и ее хотели в раскулачку пустить.

– И правильно хотели… политически! – не уступил Африкану Игнашка. – Потому как был такой момент, ты слободно мог сплуататором исделаться. Все буржуйски замашки у тебя и досе ишшо не выкорчевались.

– Ну, раскулачили б вы меня? И што? Счас вместях по деревням ходили, побирались бы.

– Я не пропал бы. Меня перед самой войной в партию приглашали, солидну должностю обещали. Почему, думаешь? Я с первого дня, ишшо только как родился, уже твердо на партейной платформе стоял. А ты, еси б не раскулачка, слободно мог капиталистом стать… Можеть, тебя б уже и расстреляли как заклятого врага народа. Свободное дело!