Тоомас Винт - История со счастливым концом

Эта там все копается, у этой может уйти довольно много времени, прикинул Вильмер, имея в виду под пренебрежительным этой пришедшую к нему в гости женщину, которая странным образом ни с того ни с сего заимела над ним власть.

Эта — всего лишь женщина, одна из сотен ей подобных в моем круге общения, думал Вильмер. Некая случайность, стечение обстоятельств, мимолетный каприз судьбы свел нас. Однако любой случай — ненадежный возница, или водитель такси, как было бы уместнее назвать его в наше время. Неразумно полностью доверяться случайности.

Столь внезапная перемена в настроении слегка напугала Вильмера. Внешне так мило начавшаяся история неожиданно высветилась совершенно в ином свете. В сумеречном свете, усмехаясь, уточнил он и поглядел в окно, за которым как раз зажигались уличные фонари. Пейзаж вдруг изменился, и, как озарение, перед глазами Вильмера возник силуэт Эйфелевой башни, когда в сумерках весеннего вечера на ее конструкциях вспыхнули десятки тысяч лампочек.

Как рождественская елка, подумал тогда Вильмер, но этой иронией он попытался подавить приступ сентиментальности, вызванный трогательно прекрасным зрелищем. Был он тогда на десяток лет моложе, новая связь как раз набирала обороты, и Вильмер опасался, что проскользнувшая умильная реакция сделает его смешным. Женщина же с явной страстью сжала ему руку. А картина в самом деле была впечатляющей. На фоне по-вечернему окрашенного неба вокруг стальной башни возник чудесный ореол, и у них было ощущение, что какая-то частица этого величественного нимба досталась в этот миг и на их долю.

Вильмеру вспомнилось, что замужняя женщина, с которой он сошелся в парижской поездке, в тот раз впервые нарушила супружескую верность. Заливаясь слезами, она самозабвенно отдалась Вильмеру, после чего стала надоедливо претендовать невесть на что. Грубость — очевидно, наиболее точное определение того, как Вильмер сразу по приезде домой порвал с ней. Грубость казалась тогда единственной возможностью обрубить опасную связь, но досадно, что история эта до сих пор задевает его. Он всегда старался держаться в стороне от чувствительных, эмоциональных женщин, но то, что она устроила ему настоящую травлю, было в тот раз целиком и полностью виной Вильмера. Женщинам подпевать нельзя. Некая ощутимая дистанция должна быть или в тональности, или же в самих словах.

Когда с неделю назад Вильмер летел из Торонто, пассажирка в кресле рядом с ним сразу принялась болтать. Вначале Вильмер был немногословен — попытался после обмена несколькими вежливыми фразами спрятаться, уйти в себя, погрузившись в свои мысли, но женщина ловко выманила его оттуда. И когда самолет поднялся в воздух, Вильмер вдруг осознал, насколько беззаботно и весело беседует с соседкой, что, учитывая его характер, прямо сказать, было несвойственным ему поведением.

Сломала лед — глядя на себя и женщину со стороны, с радостным удивлением отметил Вильмер и за весь долгий полет ни разу не задумался ни о себе, ни о том, как теперь сложится его жизнь.

А думать было о чем. Если точнее, то пришла пора признать, что длившийся двадцать восемь лет брак с Кристи иссяк. В этом мире все рано или поздно заканчивается. Но когда однажды оказываешься воочию перед фактом, то перемены очень усложняют жизнь. Невольно возникает странное впечатление, будто твоя неотъемлемая часть — как-никак двадцать восемь лет за плечами — безжалостно вырвана из тебя, после чего ты это уже не ты, а совсем другой человек, ставший им против воли, насильно, и в шкуре этого другого человека дальнейшая жизнь поначалу кажется совершенно немыслимой.

Вильмер с горечью подумал — Кристи даже не пришла проводить его на самолет.

В каком-то смысле ее появление могло бы еще больше осложнить ситуацию. Стоило только одному из них из-за случайной фразы, интонации или даже выражения лица потерять самообладание — и развитие событий становилось непредсказуемым. Тем не менее конец отношениям казался слишком внезапным, абсолютно неподготовленным. Прощание в аэропорту сгладило бы что-то во всем этом, оно придало бы бесповоротности разрыва видимость отъезда.

В аэропорт его отвез зять, с которым близких отношений у него не сложилось, да и как им возникнуть, если Вильмер видел этого человека несколько раз в жизни, кроме того, тот слабо владел эстонским, так что поговорить по душам или на серьезные темы не получалось. Единственным, что их связывало между собой, был факт, что именно этот мужчина — отец детей его дочери, внуков то есть. В обществе зятя Вильмер ощущал переходящее в неловкость отчуждение, и чужим он чувствовал себя все время, пока был в Торонто. Кругом полоскали скороговоркой на непонятном ему английском, и до шестилетнего внука никак не доходило, почему такой тупой, такой stupid дедушка не понимает, о чем он ему говорит.

Когда Кристи двумя месяцами раньше отправлялась к дочке, то главным поводом для поездки был тот, что внуки должны овладеть эстонским языком. Однако теперь жена и дочь в один голос цинично заявляли:

— Нет никакого смысла обучать детей эстонскому. Через какой-нибудь десяток лет им уже негде будет его применять.

А когда севшая в самолете рядом с Вильмером женщина обратилась к нему на чистом эстонском языке, он после первого легкого смущения обрадовался и почувствовал с ней даже некую общность — он смог выплеснуть все, что накопилось в его душе за последние дни и, главное, что она думала точно так же, как он.

— Представляете, внуки аж пяти моих знакомых ни слова не говорят на эстонском! — неподдельно возмущалась соседка.

На первых порах женщина, имени которой — как бы странно это ни выглядело — Вильмер не знает по сей день, ему не понравилась. Она показалась ему небрежной и суетливой, и ощущение усугубилось, когда женщина, роясь в сумочке, вывалила себе на колени часть ее неописуемого содержимого. Вильмер отвернулся, у него возникло чувство, будто он стал свидетелем чего-то неприличного, и только тогда, когда уловил движение соседки и услышал щелчок замка, он нашел в себе силы взглянуть на женщину и увидел на ее лице растерянное выражение провинившегося ребенка. Сумочка хоть и была закрыта, но часть ее содержимого лежала на сиденье, а другая часть рассыпалась по полу. Подбирая вместе весь этот хлам, они на миг соприкоснулись руками, отчего Вильмер вздрогнул, а женщина только улыбнулась, но именно эта улыбка странным образом запала в онемевшую душу Вильмера.

Сейчас Вильмер испытал неловкость от того, что не знает имени женщины. Или, вернее сказать, не запомнил его. Сдается, что сев рядом с ним, женщина вроде бы сразу представилась, но тогда Вильмер пропустил — и очевидно, вполне сознательно, — ее слова мимо ушей. Вильмер решил, что как только гостья выйдет из ванной, он шутливо представится ей, как бы знакомясь заново, либо открыто признается, что забыл, как ее зовут. Иначе в разговоре ему придется лавировать, а это очень хлопотно.