Тоомас Винт - История со счастливым концом

Он встревожился из-за этой необыкновенной ясности, похожей на прозрачную воду в горном озере, на дне которого можно пересчитать все камешки даже на нескольких метрах глубины. Он понимал, что такое прояснение рассудка уже не может быть естественным, это какой-то дешевый фокус-покус, прикрываясь которым что-то злое и страшное исподтишка осуществляет свои намерения.

Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так отменно, но когда попытался шевельнуть рукой, у него ничего не вышло. Рука словно сбежала в другой конец комнаты, и он вообразил, что для того, чтобы двинуть рукой, ему придется натянуть шлепанцы и сделать довольно много шагов. В таком состоянии воображать можно вволю. Вместе с тем появилась возможность трезво взглянуть правде в лицо.

Однако все это уже не имело никакого значения.

«Дождь… все идет и идет…» — намеренно повторил он, желая подчеркнуть, что они пребывают в разных реальностях. Он прислушался к слабости своего невнятного голоса: беспомощная попытка затянуть и их в его реальность — в мокрый от дождя городской пейзаж, — которую они пока не умели, да и не могли себе представить. Но в то же время, это еще было и его слабосильным желанием предписать им, что они должны увидеть и что вынуждены признать даже, если, по их мнению, все обстоит не так.

Ему доставила странное удовольствие хитрая мысль, что, небось, сейчас они готовы до мельчайших деталей исполнить любое его желание, даже шагнуть на миг-другой в его реальность, не понимая, что обратной дороги оттуда уже нет.

На душе внезапно потеплело. Он с радостью сказал бы им что-нибудь дружеское, но понял, что ничего кроме слов «дождь… все идет и идет…» выдавить из себя не может, у него сложилось впечатление, что кто-то забыл эти слова у него на губах. Или же были они финтифлюшкой, завалявшейся на дне кармана.

Он догадался, что они ждут от него чего-то совсем иного. Может, даже какой-нибудь связной фразы, пригодной для повторения, передачи из уст в уста, оглашения на весь свет. Но такой фразы он им предложить не мог. Ему негде было ее взять. Ни в голове, ни в сердце.

Он попытался пошевелить рукой. Хотя бы пальцем. Но, похоже, рука лежала уже бесконечно далеко, и на то, чтобы дотянуться до нее, потребовалось бы много воли, пришлось бы потратить уйму энергии. Он понял, что у него нет ни того, ни другого, и когда это прояснилось окончательно, до него дошло, что двигать рукой — занятие полностью лишенное смысла, и в нем начал разливаться покой. Это было как молчаливая прогулка под весенним дождем, когда кругом шуршит белесо-серая дождевая завеса, скрывающая от взора как красоту, так и убожество.

Ему показалось, что какое-то мгновение его уже здесь не было. Он не мог сообразить, долго ли это могло длиться, но сейчас перед его глазами, как и прежде, был вид из окна, где в синем небе плыли белые облака.

Погода сегодня ветреная, пришла в голову абсолютно лишняя мысль.

Всего-то этой весной он и сам сидел на краешке кровати своего друга детства. Делать было уже нечего, по комнате стлался тяжелый дух безропотной покорности судьбе, и они тупо ждали, когда друг сделает свой последний шаг, но тот медлил. У друга времени было навалом, он же спешил, хотя и не мог сейчас с этим считаться, и странным образом в какой-то миг он почувствовал, что находится так же далеко, как и его друг, — где-то между бытием и небытием.

У него мелькнула мысль, а что, если испытанное только что ощущение отсутствия и было реальным уходом. И пребыванием по ту сторону. Что, если он уже прошел через врата смерти, но по неизвестным причинам был отправлен назад. А вдруг вышла ошибочка, и выяснилось, что его срок еще не настал? Что его ждут гораздо позже. В будущем. Через некоторое, а может даже и долгое время.

В нем зародилась сладкая надежда, тут же начавшая крепнуть, набираться сил и распрямляться. Вдруг эта особенная ясность в мыслях была верным знаком того, что теперь дело пойдет на поправку? Он сможет выздороветь — люди справлялись в ситуациях и похлеще! Есть ведь примеры — ему припомнилось даже несколько конкретных случаев, — когда кто-то вырывался из лап смерти и жил после этого десяток, а то и больше лет.

Нет ничего невозможного, думал он. «Дождь… все идет и идет… идет и идет, идет…» — старались выговорить губы, но он больше не слышал себя.

Его губы никак не желали шевелиться. Какие-то мгновения слово дождь словно световая надпись еще стояло у него перед глазами… и вот он уже в реальном летнем дне, и с неба действительно сыплет дождь, причем безостановочно, монотонно, а земля покрыта гигантскими лужами и перрон колышется в буквальном смысле слова. Разбрызгивая воду, он неуверенно пробежал еще несколько шагов — больше для самоуспокоения, вроде как убеждая себя, что сделал все от него зависящее. И только когда повернулся спиной к удаляющимся огонькам поезда и спрятался от дождя под навесом, уже окончательно смирился со своей судьбой.

«Дождь… все идет и идет…» — повторил он, и тут, совершенно неожиданно, его пронзило необыкновенно отчетливое понимание того, что не все окончательно и бесповоротно потеряно. Что волей судьбы он сейчас вернулся в узловой момент своей жизни, который можно и нужно на этот раз распутать совсем по-другому.

Однажды обычным осенним вечером, уже почти в сумерках, ты выходишь из своей квартиры в темный подъезд и чувствуешь неприятный, прямо-таки отвратительный запах, в какой-то мере знакомый тебе, но не настолько, чтобы сказать, откуда он исходит. Мгновение ты взвешиваешь, вызывать ли лифт, но склоняешься в пользу лестницы — великое дело, какие-то четыре этажа пешком. Неожиданно в кармане звучит телефон. Остановившись на лестничной площадке, ты довольно долго копаешься, чтобы выудить его, и, наконец, отвечаешь — «алло». В узком, но высоком окне виднеется стена соседнего дома с окрашенными желтоватым светом окнами конторских помещений. Две молодые женщины курят на узеньком балконе, на их плечи накинуты пальто, из чего ты заключаешь, что снаружи похолодало. Все же поздняя осень на дворе.

— Вы можете говорить? — произносит незнакомый голос.

— Кто спрашивает? — недовольно отвечаешь ты, слегка даже рассердившись, ибо, как тебе кажется, абонент мог бы сначала представиться.

— Я говорю из Преисподней, тут у нас в плане на субботу множество юбилейных мероприятий, в том числе и концерт в честь Сатаны, и нам бы хотелось, чтобы вы на нем музицировали.

В первый момент ты ликуешь от радости и уже чуть было не выпаливаешь: «Вам повезло, совершенно случайно у меня эта суббота еще не занята…», но тут слова застревают в горле, потому как только сейчас до сознания доходит слово «преисподняя» и все, что с этим словом связано, и тебя охватывает приступ паники, заставляющий «алёкать» и «алёкать» в телефон.