Тоомас Винт - История со счастливым концом

В тот раз ты даже задался вопросом, а где та выгода, что сопутствует благочестию… Приятно, конечно, гордо бить себя в грудь, винить во всем бесов, осуждающе тыкать в них пальцем, но и только. А тем временем бесы творят все, что хотят. У них нет ни стыда, ни совести. Только и знают, что с наглым видом облизывать свои жирные пальцы.

Опять же, с другой стороны, если бы бесов не было, их следовало выдумать, чтобы на их мрачном и нечистом фоне все праведники могли подняться до ореола святости, вроде даже озлившись, думаешь ты.

Ты ненадолго забываешься, смежив веки и провалившись в сон, тем не менее у тебя возникает смутное ощущение, будто ты очень долго спал. Ты сидишь в уже темной комнате, слегка окрашенной неоновым светом городской иллюминации, и вдруг с неожиданным раздражением пытаешься понять, что именно придает освещению такой противный синеватый оттенок. Это ведь не имеет ровно никакого значения, следует затем отупелая мысль, но тут же ты вспоминаешь, что в подъезде, когда зазвонил телефон, чувствовалась отвратительная вонь паленых волос или ногтей, и ты изумляешься, как сразу не допер, что это за смрад.

Где-то что-то затевается, думаешь ты в очередном порыве возбуждения, при этом не отдавая себе отчета, что под этим подразумеваешь.

Ты хочешь включить свет, но вспоминаешь испытанные перед сном страхи. Сейчас же сомнение вновь охватывает тебя, ведь какой-нибудь бес может стеречь внизу твои окна и увидит, что ты вовсе не за городом, а прячешься здесь, в квартире, и твоя ложь насчет плохой телефонной связи в два счета рассыплется в прах. Ты долго колеблешься, надо ли идти на поводу у своей мании, но так и не решаешься нажать на выключатель и бесконечно долго стоишь у открытого настежь окна, не смея закрыть его, и твою душу терзает становящееся все более тревожным подозрение, что волей-неволей ты уже попался в бесовские лапы, и тебе остается только вообразить себя зажатой в ладонях бабочкой, которую можно прихлопнуть без особых усилий.

Почему бабочкой? С чего бы стареющему мужчине представлять себя бабочкой?

Зажатыми в ладонях могли бы дрожать за свою жизнь, к примеру, мышь или хомяк, рассуждаешь ты, но уже поздно, ибо ты уже бабочка, поздней осенью вылетающая из распахнутого окна в резко холодеющее городское небо — навстречу неминуемой гибели. Но прежде чем в морозном воздухе стекленеют твои крылышки, ты успеваешь с облегчением подумать, что вот и не надо больше решать, отказывать бесам или соглашаться, ведь так или иначе, а твоя песенка спета.

У него было чувство, будто в голове жужжит — то громче, то едва слышно. Вроде газонокосилки, или подвесного лодочного мотора малой мощности, или вовсе даже вертолета высоко в небе. Но чувство это оказалось обманчивым, и он понял это, как только прикрыл уши руками и наступила гробовая тишина. Мало ли что покажется, успокоившись, решил он и даже слегка развеселился из-за своего минутного испуга. Где-то лаяла собака.

Он представил себе эту лающую собаку — сколоченная из подручных материалов будка, утоптанная в грязи дорожка, но цепь, бряцающая при малейшем движении животного, новехонькая. Только что купленная и блестящая. Сам пес — со свалявшейся шерстью, худой, с ребрами, выпирающими по бокам, — без устали лает, как заведенная игрушка, но ничто в этом существе не вызывает желания поиграть с ним, наоборот — его хочется обойти как можно дальше и вообще не соприкасаться с ним.

Снаружи была переменная облачность. Белые облака ползали по горным вершинам, то приглушая яркий солнечный свет, то высвобождая его сияние. Он прикинул, что если облачность усилится, они могут передумать и отменить эту съемку. Или не отменят? Он и сам не раз наблюдал, как самолет, начиная снижение, проходит сквозь слой облаков. Наверху сверкает солнце, а внизу город тонет в густом тумане или плотном дожде.

Ему вообще-то безразлично, как они решат действовать, он даже мог бы позволить себе пару дней безделья — чтобы хорошенько отоспаться в гостиничном номере да поглазеть на виднеющиеся из окна горы. По правде говоря, сейчас ему лень и пальцем шевельнуть, его аккумулятор пуст, душа измочалена, а физически он чувствует себя набитым опилками чучелом. Разумеется, это было его личным и тайным знанием, окружающим же складывающиеся обстоятельства представлялись на зависть фантастическими. Хорошими, то есть. Он уже сейчас воображал, как очень скоро, когда будет готов фильм, его сограждане увидят на своих цветных экранах, как ОН в потоке искрящегося света стоит на пике высокой горы с раскинутыми по сторонам руками, словно стремясь обнять или прижать к себе целый мир. Все народы…

Таково было видение режиссера, который пространно и многословно говорил о своих планах и решении, что именно этот образ наиболее точно раскрывает его натуру. Эту позу на вершине горы ему описывали особенно восторженно и напористо, и у них было твердое намерение выстроить весь фильм-портрет о нем на этом образе. Ему такой образ казался несколько навязчивым и пафосным, но свои сомнения он удержал при себе. Они профи и наверняка лучше знают, что целесообразнее для фильма, рассудил он и с изумлением осознал, насколько ему все равно, что они делают. Что в этот раз они с НИМ сделают.

На самом деле в одном музыкальном клипе он как-то видел, как известный эстрадный певец шевелил губами, стоя на горной вершине. Вечерний свет разливался вокруг, гора высилась до неба, и все это производило сильное впечатление. Но сейчас, вспоминая клип, он, как ни странно, испытывал страх. Ту вершину окружала ужасающая пустота. Он помнил, что ниже по склонам вроде бы ползли облака. Было весьма вероятно, что и его доставят на макушку уходящей в облака горы, но с практической точки зрения довольно смехотворно, что все это затевается только ради одного замечательного кадра.

Именно это, отговариваясь, он пытался донести до них, заметив, что может, и нет особого смысла так напрягаться и тратить деньги.

— Есть, есть! — заверил режиссер. — Мотив пика будет сопровождать твою жизнь и в дальнейшем, кроме того, мы сможем сделать донельзя мощный плакат, а ежели ты когда-нибудь решишь издать свои мемуары, то именно этот образ лучше всего подходит для обложки.

Надо признаться, в тот раз доводы режиссера он воспринял насмешливо, но спустя некоторое время ему стали мерещиться соблазнительные картины города, усеянного гигантскими плакатами, на которых он стоит высоко на пике горы с распростертыми для всех горожан объятиями. Видения эти убаюкали его, и он дал свое согласие. Но чуть позже, словно протрезвев от опьяняющих речей режиссера, он начал мучиться сомнениями по поводу уместности этого высокопарного образа.