Тоомас Винт - История со счастливым концом

Скорее всего, оператор летит на каком-нибудь другом вертолете или же после того, как они меня доставят на вершину, будет, возможно, снимать и с этого. Вероятнее все же с этого, ведь наверняка и съемочная группа считает деньги, рассуждал он, однако эти доводы его не слишком успокаивали. Он все яснее чувствовал — что-то разладилось… Может, именно забастовавший двигатель вертолета конкретизировал его сомнения, ибо до сих пор ведь все шло как по маслу. Правда, его порядком удивило, когда в аэропорту его передали на попечение мужеподобной — и внешне, и по поведению — черноволосой женщине.

— До скорого! — помахав ему рукой, крикнул режиссер, а сам куда-то умчался.

Женщина взяла его как ребенка за руку и вывела через заднюю или боковую дверь к ожидающей на улице машине. Он пытался завязать разговор и на английском, и на немецком, но женщина, успокаивающе отмахиваясь, только ободряюще повторяла: «Окей, окей».

Спустя несколько минут после бегства пилота, он почувствовал в животе противный болезненный спазм и понял, что желудок вот-вот расстроится. Час от часу не легче, в отчаянии подумал он, но тут же нашел оправдание, мол, скорее всего, временная боль в животе — это реакция организма на то, что, вопреки ожиданиям, все идет не совсем так, как планировалось. Он решил вылезти из кабины, размять спину и попытаться хоть так предотвратить безудержно нарастающую неловкость. Но тут он заметил бегущего со стороны гостиницы незнакомца — старше и намного плотнее предыдущего. Тот с видимым усилием забрался в кабину и с кряхтением втиснулся в кресло пилота. Чудо, что вообще поместился, подумал он, и как бы давая больше места пилоту, невольно отодвинулся ближе к открытому дверному проему. Новый пилот решительно пощелкал тумблерами, и двигатель с ходу завелся, после чего начал медленно отдираться от земли. Именно, отдираться, потому как во всем происходящем чувствовалось какое-то непосильное напряжение.

Вертолет набрал высоту, и он подумал, что теперь все опять пойдет без сучка, без задоринки. Внизу умиротворяюще зеленела холмистая земля, по ее поверхности будто бежали волны, постепенно она уступила место скалам, а затем показалось лазурное море. И если бы не шум двигателя, запросто можно было вообразить себя гигантской птицей, планирующей над бескрайними просторами, и он размечтался, что придет время, и он приобретет такой же летательный аппарат. Когда-нибудь в будущем, когда у меня где-нибудь на берегу теплого моря будет роскошная вилла, мечтал он. Управление этим маленьким двухместным вертолетом представлялось со стороны довольно простым делом. Дергай себе за рычаги да жми на педали.

Не долетев до моря, они начали снижаться, и вот среди остроконечных вершин он уже приметил плато — будто специально созданное для посадки вертолета. Узенькая площадка возвышалась над уровнем моря, склоны были почти гладкими, и выглядела она неприступной. Славно, подумал он, увидев все это глазами режиссера, но тут на него внезапно нахлынуло воспоминание из детства: вроде как на цветном экране он увидел себя совсем ребенком — он упал в выкопанную для водопровода канаву и никак не может из нее выбраться, отчаянно пытается ухватиться за торчащие из песчаных откосов корни, но песка становится все больше и больше, словно он стремится живьем похоронить его под собой.

Видение мелькнуло мимолетно, тут же развеялось, и он несколько принужденно фыркнул от смеха — в настоящий момент они парили над землей в подоблачных высях и вот-вот сядут на вершине скалы. И они были ни в какой не в пропасти, а вовсе высоко в небесной лазури, и вся остальная жизнь текла где-то внизу, в отсюда невидимых, а только угадываемых сферах. Он никак не мог понять, что вызвало в памяти его детский страх, ведь в нынешней ситуации падение в канаву выглядело особенно несообразным. Сейчас в нем, наоборот, начало зарождаться возвышенное чувство — предощущение чего-то колоссального, необъяснимого и неописуемого, и ему ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь своим приподнятым настроением. Он предпринял попытку перекричать гул двигателя, но сидящий рядом человек не мог ни понять его, ни услышать. У него были надеты наушники, и он как раз сосредоточился на посадке. Наверняка и пилот был безъязыким, как и все местные, тогда какой смысл им что-то объяснять или делиться с ними своими мыслями.

Когда он, наконец, выбрался из вертолета, толстый пилот принялся ему что-то горячо втолковывать. Он ни черта не понял, развел руками и пожал плечами, тогда толстяк бесцеремонно схватил его за руку и потащил к краю площадки. В мгновенном приступе паники ему почудилось, что вот сейчас его столкнут в пропасть, но ничего такого не произошло, у края плато его руку отпустили, и пилот успокоил его жестами, бормоча при этом: «Окей, окей…»

Кроме как талдычить «окей» они больше ничего не умеют. Их следовало бы назвать окейным народом, решил он, плотнее запахивая полы пальто, потому как винт вертолета вновь заработал, и у него возникло ощущение, что воздушный вихрь сейчас сдерет с него всю одежду. Затем вертолет набрал высоту и стал удаляться, превращаясь во все уменьшающийся комок, который очень скоро исчез из виду. Дул довольно сильный ветер. Лазурное море было расписано белым кружевным узором. Подкрашивая редкие облака, садилось желтое солнце. Кругом воцарилась тишина. Он решил было, что от грохота вертолета ему заложило уши, но тут же понял, что здесь, на пике, и впрямь стоит абсолютная, прямо-таки невероятная тишина. Даже шум моря, его рокот, только угадывался, но не достигал этой высоты.

Он обошел место, где волей судьбы оказался. С одного края плато обнаружилась низинка в виде наплыва, похожего на гриб, выросший из каменной стены, но все остальные склоны были отвесными, гладкими и в той стороне, где виднелось море, открывался грозный вид кручи, обрывающейся у самой водной поверхности. Вся экскурсия заняла не больше минуты. Он понимал, что на этом крохотном пустынном пятачке ему придется пробыть довольно долго. Пока прилетит оператор и, наконец-то, запечатлеет его, после чего оператора увезут обратно, и пройдет еще целая вечность до того, как он попадет в гостиницу. На вершине было прохладно. Надо думать, с заходом солнца на плато станет совсем холодно. Невыносимо холодно? А что, если вертолет все же выйдет из строя и двигатель сегодня уже не заведется?

Не стоит даже думать о таких вещах, решил он, почувствовав, как по телу побежали мурашки, и внезапно до него дошло, в какую авантюру он позволил себя втянуть. Ближайший час не сулил ему ничего хорошего. Он понимал, что здесь, на вершине, у него не остается ни малейшего шанса. Ему придется мерзнуть на ветру, похоже, бесконечно долго, и все это исключительно из форса — ради показной славы. Беспомощно, но словно бы еще взывая о помощи, вглядывался он в обступившую его пустоту, и тут, вдобавок ко всему, ощутил в животе новый, отчаянный приступ боли, который немедленно превратился в мучительный позыв, и он понял, что желудок окончательно расстроился.