Александр Мелихов - Тризна

Швед был уже белый, как его ноздри, и все, только что багровые, тоже потихоньку бледнели, не поднимая глаз. Больше, правда, от неловкости.

Зато Кум был как рыба в воде. Он шагнул вперед и принялся расторопно обыскивать Шведа.

Все прибалдели, и всех менее – надо отдать ему должное – Швед. После самого мимолетного замешательства он вытянул сцепленные руки над головой, придавая картине завершенность.

Кум, однако, таких тонкостей просто не замечал. Он обыскивал не напоказ – хотел-де, вот и получи – нет, он просто искал рваный. Искал довольно умело – шарил в карманах, ощупывал носки, вынимал стельки…

Рубля не было. Кум еще раз для очистки совести пробежался по Шведу и сдался.

Швед, ни на кого не глядя, запихал барахло в сумку и ушел в тренировочном, изо всей силы хлопнув дверью.

Все, вновь побагровевшие, не знали, куда девать глаза, и только Кум, от которого аристократический смысл сцены был скрыт мраком невежества, продолжал тарахтеть:

– Швед не дурней трактора – прятать на себе, тут в раздевалке можно заныкать, а завтра по утрянке забежать, и дело в шляпе, хрен на шкапе… Я сразу догадался, когда он раздухарился…

Его размышлений никто не поддержал, все по-быстрому разбежались, стараясь не смотреть друг на друга. И только Калач у дверей расслабленно продышал Олегу в ухо:

– Ты слышал? Швед сказал Куму: еще друг называется… Х! Х! Х! Х!..

Друг – это уморительно. Со смеху подохнешь. Если смеяться всерьез. А посмеяться расслабленно – это в самый раз.

И Олег тоже изобразил расслабленную усмешку половиной лица, обращенной к Калачу. Ну не может он иначе, когда к нему с доверием!

Хотя ему было совсем не до смеха. Он брел по мокрой осенней улице, не замечая ни осени, ни прохожих, и думал с таким напряжением, с каким не вдумывался ни в одну задачу из мира выдумок.

Какого же черта Швед напрашивался на обыск, если его никто прямо не обвинял? Это ведь именно воры считают кражу у своих верхом позора – как же, крыса, крысятничать!.. Хотя лучше, например, обокрасть человека, чем его унизить, но воры больше всего любят барахло, вот они больше всего барахло и защищают. Швед у них и набрался.

Но если и вправду набрался, как тогда он смог стянуть ту проклятую авторучку?.. Олегу ее привез из Ленинграда двоюродный брат, и они всем классом на нее любовались: в прозрачном корпусе светилась девица, сначала одетая, а перевернешь – раздетая. Любоваться пришлось недолго – авторучка куда-то пропала, и Олег и думать про нее забыл. А потом случайно оказался у Шведа дома, начал от нечего делать выдвигать ящики его стола и обнаружил ту самую девицу.

Он тогда поспешно захлопнул ящик, словно увидел раздетую красотку живьем, и тут же задвинул соответствующий ящик в своей памяти. Сохранилась только жалость к Шведу: правильно это раньше называли – нечистый попутал. Не ты украл, а нечистый тобою овладел.

Но сам-то Швед-то стыренную авторучку забыть не мог, что же он из себя строил, будто не способен тырить у своих? Притом не прикидывался, у него реально слезы стояли в глазах…

Для него, выходит, не важно, способен он украсть или нет, а важно, решаются ли ему об этом сказать в глаза! Раз решаются, значит, не боятся, а раз не боятся, значит, не уважают.

Так вот что она такое, блатная честь, – умение внушать страх, чтоб никто не смел сказать тебе правду в лицо!

Олег почувствовал такое удовлетворение, словно доказал самостоятельно труднейшую теорему.

Вторая же часть теоремы открылась ему лишь двадцать лет спустя.

– Это к тебе, – заглянула мама. – Говорит, твой одноклассник.

Удивления в ее голосе прозвучало ничуть не больше, чем наметилось забулдыжности в подобрюзгшей физиономии Кума.

– Кого я вижу?.. – радостно поднялся ему навстречу Олег, но Кум не стал разводить сантименты.

Он бегло тиснул Олегу руку и, усевшись без приглашения, все такой же кругленький, задастенький, с такой же белобрысой напористой челочкой, перешел к делу (хабэшные отечественные джинсы обтянулись на могучих жирных ляжках, – Кум об натянутые на согнутой ноге штаны когда-то умел зажигать спички).

– Дашь треху без отдачи? Ты ж к нам ненадолго, родичей приехал навестить?

Олег поспешил вручить ему треху, стараясь не впадать в суетливость. Кум принял ее без суетливости, небрежно сунув в нагрудный карман пестрой безрукавки, кои в пору их юности именовались расписухами.

– У тебя ж не последняя, ты же вроде доцент?

– Старший научный сотрудник.

– А Швед базарил, что ты кандидат наук – это не то же самое, что доцент?

– Доцент – это преподаватель

– Швед теперь директор ресторана, больше любого доцента, наверно, гребет.

– Наверно.

– Я, когда играл в классе «Бэ», огребал рублей по семьсот в месяц. Числился механиком на камвольном комбинате, и все время куда-нибудь еще вызовут и за что-нибудь заплатят – то за малярные работы, то за погрузку… А потом мы отовсюду вылетели, в последнее время на стройке пахал… Месяц назад плита косо пошла, пришлось прыгать, сломал правую ногу в голени… На поле сколько били, не сломали, а тут всего второй этаж… Вышел из больнички, хотел у Шведа бабок стрельнуть – не дал, запомнил, как я его обшмонал.

Кум упомянул об этом без осуждения: он хорошо понимал Шведа.

– Слушай… – Олег вдруг забыл настоящее имя Кума. – Как ты думаешь, кто тогда взял рубль у Зайца? Или Заяц сам его посеял?

– Чего мне думать – я и взял.

Кум произнес это не просто «просто», а даже с юмористическим превосходством – как-де я вас всех наколол.

– Как это?.. Зачем?..

– Правильным пацанам на бухло не хватает, а этот терпила надумал бабки на маргарин выбрасывать! Непорядок.

– А когда же ты успел? Ты же вроде из зала не выходил?

– Я еще до игры. Пока вы мои кеты разглядывали. Ловкость рук, мошенство глаза.

Кум явно гордился собой.

– Но правильные пацаны, вроде бы, у своих не берут?..

– Терпилы нам не свои. А у Зайца на лбу было написано «терпила», когда он еще только из мамкиной письки вылез.

– А сейчас не знаешь, Заяц чем занимается?

– Пашет, наверно, где-то. На что он еще годится. Как, правда, и я. Что значит совок – в Америчке бы я на всю оставшуюся жизнь заработал! Да и ты бы с твоей головой в Штатах не столько бы получал.

Годы и неудачи смягчили Кума, он уже был согласен к примирению ног с головой, вещей с выдумками.

– А Швед – он, что ли, тоже терпила?

– Швед по натуре барыга, а лез в блатные. Это ему была наука.

Олегу тоже. Всюду, оказывается, жизнь, всюду наука.