Тим Макхью - Иван. Жизнь, любовь и поводок глазами собаки

С тех пор я знаю наверняка, что телевизор — это зло, особенно если в нем показывают одноглазую дворнягу с выступающей нижней челюстью.

Мне немного неловко рассказывать вам эту историю, учитывая, что этой неприятности можно было легко избежать. Мне правда очень жаль, что все так вышло, тем более что моей семье это влетело в копеечку.

Кстати, я еще не высказывал вам свое мнение по поводу поводков. Не спорю, это эффективный способ держать под контролем собачий инстинкт к вольным странствованиям, но это искусственное ограничение территории сбивает многих собак с толку и приводит к неврозам. Что до меня, то с моими нервами полный порядок, зато меня регулярно подводит кратковременная память, особенно если присутствует мешающий фактор в виде белок. Все это привело к операции номер четыре.

Напомню вам, что, согласно Толстому, первое условие для достижения счастья — это жить на лоне природы в мире и согласии со всеми живыми существами. Святая истина! Только вот с жизнью на лоне природы у меня не совсем складывалось, а все из-за привязи, на которую меня иногда сажали после моих отлучек. Она-то и послужила причиной четвертой (и далеко не последней) операции в моей жизни…

После того давнего случая с Джессикой меня частенько привязывали к яблоне во дворе нашего дома, особенно когда Тиму и Кристине нужно было уехать и по какой-то причине они не могли взять меня с собой. Каждый раз, сидя на привязи и провожая взглядом отъезжающую машину, я был уверен, что это наказание за прошлые грехи. Погруженный в глубокую меланхолию, я просто лежал под яблоней, а время мучительно тянулось минута за минутой. Меня никогда не оставляли одного надолго, но даже это казалось мне вечностью.

Есть ряд теорий, утверждающих, будто для собак время летит очень быстро и будто у нас вообще плохо развито чувство времени. Однако можете мне поверить, это наглая ложь! Время тянется очень медленно, когда ты привязан к дереву и рядом нет никого, кроме назойливых белок, которые лезут к тебе со всех сторон и учат жить.

Я не мог обвинять свою семью в том, что им приходилось оставлять меня дома, но вместе с тем я сходил с ума от беспокойства, думая о том, что им может понадобиться моя защита, а я ничего не могу сделать. Мысль об этом была просто невыносимой. И всякий раз, когда я уже почти терял надежду, я слышал шорох их колес на гравийной дорожке.

Когда показывалась машина, белки пищали: «Беги!», и я как по команде срывался с места и изо всех сил бросался к своей семье, забывая о том, что меня держит веревка. Каждый раз, когда я вырывался вперед, меня отбрасывало назад и я с силой ударялся ребрами о землю, задыхаясь и хватая пастью воздух. Мое горло обжигало словно огнем, несколько секунд я не мог вдохнуть, и все это время над моей головой истерично стрекотали белки. Это происходило постоянно, год за годом, но я никак не мог установить взаимосвязь между веревкой и моим горлом.

Шли годы, и я начал чувствовать боль в горле: оно было словно набито колючими осколками стекла. Иногда это неприятное ощущение не проходило несколько часов подряд, меня начинало тошнить, и становилось трудно дышать. По словам Коллин, это был бульбарный ларингеальный паралич, но я бы сказал, что у меня просто болит горло. Еще она упомянула, что были случаи, когда собаки, страдающие этим заболеванием, умирали от удушья, если их гортань внезапно прекращала функционировать, как язычок саксофона. Чтобы этого не произошло, мне придется снова ложиться на операционный стол. Кроме того, она обнаружила несколько подозрительных уплотнений у меня на груди, которые нужно было удалить. Я особо не возражал против операции и лишь волновался, во сколько это обойдется моей семье.

После операции мне было запрещено лаять на протяжении двух недель, что было нелегко. Мне обрили шею, и это мне очень понравилось, несмотря на то что выглядел я, мягко говоря, странно. Снова начав лаять, я с удивлением обнаружил, что у меня изменился голос — вместо устрашающего рычания, к которому я иногда прибегал в случае необходимости, из моего горла вырывался какой-то хриплый писк. Я воспринял эту перемену как неизбежное условие дальнейшего существования, хотя мне неловко думать о том, что этого было легко избежать. Благодаря этой истории я понял, что нельзя выходить за рамки своего поводка, а вместо этого нужно понять, каким образом можно от него избавиться. И тогда мы сможем бегать, где только захотим.

Однажды, вскоре после моей операции на горле, к нам в гости приехала наша давняя знакомая с далеких северных земель Аляски — Сара Джеймс. Она из племени гвичин, последнего племени североамериканских индейцев, которые полностью сохранили свой уклад и живут исключительно за счет оленей карибу. По поручению старейшин своего племени Сара путешествует по всей стране и рассказывает людям о культуре племени гвичин и о той опасности, которую представляют для них нефтяные компании, планирующие начать в Национальном арктическом заповеднике разработку месторождений. Благодаря Пэту, который научил меня прислушиваться к советам старших, я теперь понимаю всю важность той работы, которую делает Сара. Жизнь людей племени гвичин полностью зависит от оленей карибу, а нефтяные компании хотят строить буровые установки в самом сердце летних пастбищ, где рождаются оленята! Я все больше и больше узнавал о человеческой природе, и, если честно, это знание разбивало мне сердце.

Должен сказать, что на протяжении многих лет в нашем доме останавливались разные люди, которые, так же как и Сара, пытались спасти мир. Мне нравилось встречаться с этими людьми, и я думаю, они тоже радовались встрече со мной. Теперь, когда Сара снова посетила наш дом, я с большим вниманием слушал ее объяснения того, что происходит на Аляске, и в ходе нашего разговора всплыла одна тема, от которой у меня мурашки пошли по телу и начали сниться кошмарные сны. Оказывается, опасность угрожает не только оленям карибу, лосям и другим животным, обитавшим в той местности. По всей Аляске абсолютно на законных основаниях разворачивалась чудовищная кампания. Я не мог поверить собственным ушам!

У меня язык не поворачивается пересказать вам то, что я узнал тогда от Сары, но, думаю, вам все-таки стоит это услышать. Речь идет о массовом истреблении полярных волков. По закону охотникам разрешено летать над тундрой на вертолете и отстреливать моих ближайших родственников из автоматического ружья. Это делается, скорее всего, для того, чтобы увеличить популяцию других крупных видов, но больше всего меня расстраивает тот факт, что многие жители Аляски и люди из других частей страны поддерживают эту затею. Они разве не понимают, что волчья стая — это та же семья, и если один член стаи погибает, то все остальные о нем скорбят и теряют способность к нормальному функционированию, что нередко приводит к полному вымиранию всей стаи? Как такие люди относятся к собственным собакам? Если они их любят, то как они могут смотреть им в глаза и поддерживать такие чудовищные решения?