Ольга Гладышева - Оползень

— Во-во! А начнется добыча, и будут только з н а к и золота там, где шурфы показывали богатое с о д е р ж а н и е. Тут-то фокус и произойдет… А ты кто получаешься? Подумай-ка? Смекашь? Выходит, ты вредитель. Вот ты кто.

— А я при чем? — растерянно спросил он.

— Как это при чем? Вредитель и есть! Деньги в ксплотацию вколочены, а получен шиш. Кто ж ты есть? С кого спрос? Ты бывший управляющий, и заявщики были люди не бедные, ты их приголубил, и государство вместе обманули.

— В чем же фокус-то, Иван? Как же они меня провели?

— Да ты знаешь ли, кто они? Ведь с тобой дело-то имел подставник. А главные-то: один михрютка бывший да один горный инженер. Наколоть тебя хотят.

— А ты не врешь?.. Изобретательно… Ничтожества!

— Рабочих подкупили. Идет промывка на пробу, а они, слушай, курят и пепел на шихту стряхивают. Понял? А в махорке-то примесь золотая… Посорили, конечно, малость, да ведь оправдались затраты-то.

— Гениально… Сволочи!.. Слушай, ты врешь.

Александр Николаевич липко вспотел.

— Ты меня запугиваешь, запутываешь. Надо заявить. Я сам пойду заявлю.

— Заявить все можно, Александр Николаевич, — наставительно заметил Иван. — Доказать трудно. И зачем мне нужно тебя запугивать?

— Да… доказать… Кто мне поверит? Кто я? Что же делать? Как в тенетах!

— Уезжай! — жарко советовал в ухо Иван. — Не подтвердится добыча — искать не будут. А она точно не подтвердится. Ну, ошиблись, мол, пропала жила, в землю ушла. А можа, что другое к той поре откроют.

Они шептались, как сообщники, в нежной духоте, источаемой согревшимся за день цветом. Лицо Ивана тоже было тревожным и даже испуганным.

Сначала он думал, что ему повезло. Заявителя по Липовому Логу, мужика не в больших летах, но давно и вдумчиво пьющего, Иван сумел «усидеть», ублаготворить, разговорить так, что из того много чего полезло. Про какую-то артистку, нуждающуюся в туалетах, не раз было со слезой упомянуто, про гостиничную жизнь разорительную и роковое предназначение судьбы. Иван попервости думал секрет какой вызнать, может, сболтнет по-пьяному, почему ему так повезло, что месторождение нашел, но постепенно понял, что в горном искусстве человек этот вовсе не смыслит, а, скорее всего, держат его за шестерку чьи-то ловкие руки. Загорелся было руки эти за его за руки схватить, да, поразмыслив, отступился. Не им с Осколовым жуликов ловить. Сами замаранные. Лучше уж ускрестись по-тихому от такого дела.

И теперь, слушая, как бессвязно путается и не знает, что предпринять, Осколов, он еще раз убедился, что решение принял правильное.

Десять дней между небом и землей непрерывно стоял дождь. Он был вечен. Свалявшиеся облака, зацепившись за вершины сопок, так и висели в нерешительности, куда им отправиться дальше. Синие космы стекали в распадки, стлались по полянам и вдоль дорог, скапливались в оврагах. Густой цвет диких яблонь и терновников белыми бесшумными взрывами вспухал на сопках среди освеженной дождем молодой зелени лиственниц.

Клубы цвета вздрагивали под сеющимися каплями, будто тысячи деловитых пчел лазили в их гуще, хотя пчел, конечно, не могло быть, и вся красота оставалась пустоцветом.

А как только прояснело, неслышный порыв ветра сорвал намокшие лепестки, и они устлали землю безжизненным вялым покровом. Казалось, внутренние судороги сотрясали деревья, и обвалы обожженного, съеденного туманом цвета снова и снова сваливались с них.

Настало утро разлуки, утро прощания, утро мудрости и печали.

Они постояли, последний раз глядя на дом, на оржавевшие сугробы цвета под терновником, на осыпанную свернувшимися лепестками лошадь, впряженную в телегу с уложенным скарбом.

Успевший вырасти и округлиться за дни ненастья месяц истаивал в вышине бледного раннего рассвета, и песчаная проселочная дорога, слабо освещенная им, круто заворачивала во тьму молодого ельника.

И они поехали.

В постоянно меняющемся потоке жизненных впечатлений одни проплывают бесследно, исчезая в глубинах подсознания и не возвращаясь никогда, даже во сне. Другие вдруг оживают неизвестно почему, раз мелькнувшие и позабытые, они, оказывается, сохраняют свой внутренний смысл, который должен проявиться лишь позже, в совсем иной ситуации, в иной час — так рождается таинство предзнаменований, предчувствий, и люди начинают думать, что способны к ним, тогда как только стечение случайностей производит подобную иллюзию. Но волнение, в какое ввергает человека обман чувств, не менее сильно, чем то, что дается истинным реальным опытом, и кто возьмется отсеять в живой мозаике душевных движений фантастическое, ложное или могущее на проверку оказаться таковым от должного и необходимого, и не разрушатся ли при этом уверенном отборе какие-то важные связи в сплаве явлений предположительных и практически существующих, сплаве, из которого, может быть, и состоит сама протяженность внутреннего человеческого развития?..

Костя весело озирался по сторонам и насвистывал. Евпраксия Ивановна и Александр Николаевич угнетенно молчали.

День обещал быть красным. Роса лежала на траве по обочинам колесной дороги. Ветер гонял пестренькие тени по ржаным полям. Жаворонки заливались.

Евпраксия Ивановна свесила поудобней ноги в резиновых белых тапочках, застегнутых на голубые пуговки, натянула поглубже кремовый шерстяной беретик.

— А ты не думаешь, что Иван тебя провоцировал? Может быть, ему теперь нужно почему-либо спровадить тебя отсюда навсегда?

Он откликнулся ей не сразу:

— Знаешь, мне теперь даже и все равно… У меня одно желание: уехать в Россию, осесть в тихом городе. Здоровья нет, энергии прежней нет. Как-нибудь… Ничего больше не надо. Отрезано.

Он погладил сына по голове:

— Мы — прошлое. Будущее — ему.

— Пап, а когда меня не было, кого же ты любил?

— Маму… свою работу.

— Вот хорошо-то! — порадовался Костя. — Теперь тебе есть еще кого любить.

Далеко впереди встало темное облако взрыва. И только спустя донесся глухой ворчливый звук.

Дорога приближалась к карьеру. Там взрывали породу.

Не раз потом с суеверной болью вспоминали Осколовы эту картину.

Грунтовые массивы деформируются со временем. Скорость, с какой это происходит, зависит от того, что за процессы протекают внутри грунта. При оползнях, например, смещаются значительные массы, плотность же изменяется мало. Когда происходит сжатие грунта, смещение незаметно, но при этом разрушаются структурные связи, создаются новые, вода выжимается из грунтовых пор в менее напряженные области или просто наружу — на поверхность массива. Насколько быстро выжимается вода, настолько быстро идет деформация.