Степан Гаврилов - Опыты бесприютного неба [litres]

– Опять кричишь? – проорал армянин.

Шульга выставил ладони вперед и напряг свои костлявые пальцы. Выглядело это как хлипкое оборонительное сооружение.

– Да ладно. Я друга просто рад видеть, – не меняя градуса театральности, ответил он.

Армянин ринулся к нему. Шульга сжался в испуганную, жалкую позу. Боец остановился прямо возле жертвы, снял со стены мочалку и отошел назад к дверям.

– На вот, – сказал он, – помойся!

С этими словами он захохотал и кинул мочалку в Шульгу. Когда гость ушел, Шульга принял прежнюю непринужденную позу и с достоинством заметил:

– У них тут мальчик бегает. Видел, может? Докладывает им. Вчера решил покричать, этот гаденыш все рассказал батьке.

Мне вдруг снова захотелось спать. Я опять сел на полку к Шульге, прислонился к стене и спросил:

– А этот мальчик где? Твой который. Как его?.. Славик.

– Не знаю. Когда я вышел вчера в магазин, он остался в квартире. Наверное, у этих он, у друзей наших в доме. Чпокают его, наверное.

– Что делают?

– Ну что с ним еще делать?

Шульга начал что-то бормотать, тихо, вполголоса, совсем не так, как обычно. Я не заметил, как уснул.

Темнота обволакивала. Я проснулся от головной боли и жажды. Шея затекла, видимо, оттого что я спал на голой деревяшке. Через маленькое окошко пробивался латунный, рассеянный свет. Я огляделся. Шульги не было.

Бочонок в бане был доверху наполнен прохладной и чистой водой. Я наклонился и с огромной жадностью напился, потом умыл лицо. Стало легче, даже голова перестала болеть. Дверь в баню вдруг легонько скрипнула. Внезапный испуг заставил меня резко обернулся. Но никто не вошел, только ворвался теплый сквозняк. Я открыл дверь.

Она свободно отворилась в предбанник, а следующая дверь на улицу была настежь открыта. Прямо передо мной, за лесом, догорало закатное небо – чистое и высокое, кораллово-алое. Откуда-то издалека раздавались звуки – явно кто-то веселился. Я вышел на улицу и оказался в большом саду. С другой стороны небосвода опускались сумерки.

Звуки веселья явно доносились из дома, который было хорошо видно за садовыми деревьями. На лавочке рядом с баней лежала пачка красного «Максима» и спички. Я сел и в каком-то радостном отчаянии закурил.

Немного вдалеке слева, из-за деревьев, выглядывал кусок рабицы. Сначала показалось, что это забор, но, приглядевшись, я понял, что это нечто вроде птичника. Оттуда же послышалось недовольный, деловитый птичий посвист – весьма даже приятный. Несмотря на полнейшее недоумение, – что я тут делаю? что будет дальше? почему меня еще не грохнули? – я был тихой, детской радостью рад чувствовать эти теплые сумерки, слышать голоса вдалеке, курить терпкую, гадкую сигарету. Наверное, такая глупая радость знакома только человеку в неволе.

Я откинулся на стену бани. Очень захотелось, чтобы веселье там, в доме, принадлежало моим друзьям. Я давно так не отжигал: с гомоном, с чистой, светлой, дурной веселостью, с застольем.

Внезапно возникшая за большим ржавым бочком низкая фигура вдруг заставила меня вскочить на ноги. Тот мальчуган, с которым мы переглянулись из машины, строго, пристально смотрел на меня. Увидев, что я вскочил, он помахал мне и тут же скрылся.

Неужели и меня сейчас будут бить? С этими мыслями я закурил вторую сигарету. Не успел я ее добить, как фигура мальчика вновь показалась в сумрачном саду. На этот раз он осторожно шел ко мне. Когда мальчишка оказался совсем близко, я увидел, что в его руках – пластиковая тарелка. Он отдал ее мне и быстро убежал восвояси.

На тарелке лежало несколько кусочков теплого шашлыка. Порция была дополнена лужицей кетчупа и двумя ломтиками сыра. Не задумываясь, я выбросил сигарету и стал жевать мясо. Нежные волокна с диким, почти фантастическим ароматом таяли во рту. Когда я доел все, то не удержался и слизал соус и жир с тарелки.

Ощущение радости теперь разлилось уверенно и заслуженно. Я весь потонул в океане радости. До того было хорошо все – такие ласковые сумерки, такой замечательный ужин, такой добрый маленький джигит! Я откинулся на бревна бани, закурил снова и закрыл глаза.

Давно понятно: если есть путь больших дорог, то должен быть путь тропинок. Вот с древности люди знают, какими дорогами ходят. Многие федеральные трассы – это просто закатанные в асфальт трассы исторические, продолженные еще в древности. Но ведь не всегда тебе нужно из пункта A в пункт B, есть ведь еще бесконечное множество точек между двумя пунктами, и бесконечность же лежит за пределами прямых линий. Два типа бесконечности, одна бесконечнее другой.

Тропинки никто не придумывает и не проектирует. Ты просто идешь, куда тебе нужно, только иногда останавливаешься чтобы счистить со штанин репей. Вероятно, кому-то будет с тобой по пути, может быть, не сейчас, но через множество эпох. Но уже другой пойдет твоей тропинкой, а там – и до хайвея недалеко.

Пока есть тропинки – есть и всякие ребята, которым не сидится дома. Пока есть возможность создавать тропинки – есть вероятность, что мы не умрем от тоски.

– Неизведаны пути Господни, – услышал я перед собой и открыл глаза.

Из сумерек вышел крупный, здоровый человек с большим лицом. Я долго вглядывался в это лицо, долго ничего не мог понять, как бы возвращался к началу своего вглядывания и вглядывался заново.

Человек, видимо, устал ждать и подошел вплотную, а потом сел на лавочку. Я посмотрел на его внушительный профиль и застыл.

– Да ладно тебе! – воскликнул здоровяк.

Мое оцепенение продолжалось.

– Соседа не признаешь, земеля? – рассмеялся он.

Передо мной сидел Ролан, похититель моей первой и единственной машины, мой бывший сосед, здоровый армянский воин, убитый в американской тюрьме потомками Чингисхана и фанатами Чебурашки.

– Как тебя угораздило, братан?

Сигарета в моих пальцах дотлела и больно обожгла кожу, я шикнул и дернулся. Ролан расхохотался.

– Спрашиваю у этого говноеда – кто тебе помогал? А он и назвал твое имя с фамилией. Думаю, ну совпасть так не может. Чтобы и город, и имя с фамилией.

Ролан достал сигареты – вишневый Captain Black, – закурил и посмотрел на небо, где стали появляться первые звезды.

– Хорошо там было, – сказал он как-то неопределенно.

– В Америке, в смысле?

– Да какой в Америке! Прикалываешься, что ли? Сдались мне эти ебаные дали! Люди там, чтобы заработать и стать американцами, какой только херни не творят. Когда у нас с корешем отобрали нашу контору, он сказал, что не свалит отсюда никогда. Устроился в детский парк медведем. «Я, – говорил мне, – русский медведь».

– То есть как это, медведем?

– Да спокойно! Открывается шторка, он выходит в костюме медведя. Сам, кстати, придумал еще шапку-ушанку напяливать, чтобы смешнее было. Ну вот, и, пока открыты шторки, тупые американские дети должны в него гнилыми помидорами попасть. Кто больше всех попал – тому приз: путевка в Диснейленд. Этот кореш потом под пидора же заделался, чтобы его не отослали на родину. Русский медведь пидор.