Степан Гаврилов - Опыты бесприютного неба [litres]

– А как ты оттуда свалил? Я слышал про тюрьму.

– Ой, да тюрьма у них для иллигалов это как у нас пионерлагерь. Я там пробыл неделю, мне даже газеты на русском приносили, только я их не читал. Потом в самолет посадили, и я в чем был – в трениках и футболке с Микки-Маусом прилетел в Шереметьево. Там меня братва встретила уже.

Я взял вишневый Captain Black из пачки Ролана и спросил:

– Где хорошо-то было?

– Да там, в городе нашем! А сейчас мне туда нельзя, меня ищут.

Из-за бачка вновь выглянула пара мальчишечьих глаз. Ролан смешно шикнул ему и что-то сказал на армянском.

– Слушай, а что с Шульгой?

– С этим говноедом? – расхохотался Ролан. – Да он нам много денег должен теперь.

– А «вам» – это кому?

Ролан сощурился и посмотрел на меня.

– Ты зачем такие вопросы задаешь?

За деревьями птицы резво засвистели.

– Не убьете его?

– Посмотрим… Братан, ты – спокойно. Завтра пацаны тебя отвезут до города. Сегодня никак, у моей мамы день рождения был, все устали.

– С днем рождения! – вполне искренне сказал я.

– От души, братан! Завтра тебя отвезут. Ты никого не должен видеть и понимать не должен, где мы. Щас тебе одеяло принесут. Ложись вон спать, завтра шапку наденешь и поедешь с пацанами.

– Так просто?

– А че? – усмехнулся Ролан.

– Ну я же вот тебя знаю, мало ли.

– Ты меня не знаешь. Ты даже имя мое не знаешь. Как меня там звали – это давно уже не так. А этот твой хакер мстить мне хотел. Его же Штакет подогрел. Штакета помнишь?

Ролан опять расхохотался – его рассмешил мой откровенно болванистый вид. Такое количество новых фактов просто не укладывалось в моей голове. К тому же по ней, к слову сказать, меня сегодня били.

– Помнишь Штакета?

– Забудешь вас двоих…

– Он обижается, что я его сдал еще тогда, во времена нашей молодости. Вот и хотел он кусок рынка моего отколоть, пидор. Ну ниче, завтра еще пацаны подъедут, будут тереть с твоим другом.

– Да он не друг мне.

– А он тебя другом называет, – с досадой даже сказал Ролан.

За деревьями опять загоношились птицы.

– А там перепелки у тебя? – махнул я на бокс с рабицей.

– Они, родные! – посмеялся Ролан. – Все, земеля. Будь здоров. От души! Завтра тебя свезут в город.

Он встал, приобнял меня и пошел в дом. Я сидел на лавке и тупо смотрел в ночь. Из дома слышались какие-то звуки. Тихие разговоры, грохот посуды, топот. Веселье закончилось. В своем птичнике топтались перепелки, где-то вдалеке брехала осипшая собака.

Через какое-то время я зашел в баню, подложил под голову вихотку и попытался уснуть. Домой хотелось нестерпимо. Нестерпимо хотелось увидеть Соню. Для этого нужно было, чтобы завтрашний день поскорее наступил.

Но уснуть не получалось. Я вышел опять на улицу. К этому моменту звуки из дома совсем затихли. Я посмотрел направо. Сразу за баней стоял добротно сколоченный сарайчик из плотной, толстой фанеры. Над сарайчиком висел большой желтый фонарь – это он и светил в окно моей бани латунью.

Дверка нехитрого этого сооружения была приотворена. Видимо, кто-то забыл запереть сарайчик – навесной замок болтался в одной петле. Я огляделся, подошел к двери и открыл ее. Внутри вспыхнул неяркий свет. Мне открылось узкое помещение: прямо передо мной, у стены, противоположной от входа, стояли лопаты, грабли и кое-какой другой инвентарь. Внизу валялись автомобильные шины и ржавый глушитель. Справа и слева от пола и до самого потолка громоздились полки.

Нечто подобное я уже видел у Кислинского, только в куда более скромных объемах. Огромные пластины твердого, завернутые в пленку-стреч, ряды всевозможных таблеток, крепкие свертки с белыми порошками располагались на полках. Какое-то время я тупо смотрел на все это добро, пока не вспомнил, где нахожусь.

Сколько все это добро может стоить? Сколько могут впаять Ролану и его друзьям, если эту лавочку когда-нибудь прикроют?

В самом верху, за грязно-золотыми брикетами твердого, лежали разноцветные листы, каждый – в прозрачной целлофановой папочке. Я взял в руки эту стопку. Листы были расчерчены аккуратными прямоугольниками длиной в сантиметр, на каждом красовался нарисованный человечек в маленьком самолетике с пропеллером. Не задумываясь, я взял один лист, свернул его в несколько раз и положил в карман.

Выходя из сарайчика, я постарался максимально бесшумно прикрыть дверь. В голове пульсировало. Я вернулся в баню, лег и вновь попытался заснуть. Это было бесполезно. Четко представилось: открытая сарайка, полная наркоты, была частью плана. Если бы у меня был такой склад, я бы закрывал его на семь замков и стражу бы рядом ставил.

Мой карман с ворованным листочком – отличный предлог, чтобы меня замочить. Как стало тихо во всей этой Богом забытой деревушке! Точно, никто не услышит моих отчаянных криков, никто не придет на мою мольбу о пощаде.

И все-таки я был невиновен. С самого первого удара там, на квартире, я чувствовал мальчишескую, бессильную обиду, чувствовал, что все это, сука, незаслуженно.

«Как же незаслуженно? – скажет Ролан, вынимая из моего кармана свернутый вчетверо листок. – Невинные не шарятся по чужим сараям. Кончай его, братва!» Да, за такое эта бригада меня точно прикокает: судя по количеству прямоугольничков на листе – в денежном эквиваленте, – я забрал около двух своих окладов у Шульги.

Злой сам на себя, я вновь приподнялся со своего ложа и вышел на улицу. Было поразительно тихо, только размеренно ухал в ушах пульс. Я пощупал бумажку в кармане – моральный закон во мне подвел, зато над головой развернулось звездное небо. Жирная точка самолета спускалось куда-то за лес.

Фонарь над сарайкой все так же ровно горел латунью. Я отвернулся от него, сел на лавочку и закурил последний красный «Максим». Сигарета быстро закончилась, я встал и, оглядевшись еще раз, порывисто двинулся к сарайке, вынимая из кармана листок.

Вдруг что-то меня остановило. Сразу за сарайкой и баней стоял покосившийся забор. Я видел его и раньше, то только сейчас я заметил, что в нем, прям на самом видном месте, расположена маленькая, скособоченная, убогая дверь. Она была сколочена – как это часто бывает в садово-огородных хозяйствах – из всякой бросовой фанеры и трухлявых досок. Я подошел поближе и потянул за ручку. Дверь с тихим скрипом отворилась. Передо мной раскинулось заброшенное поле, поросшее крапивой выше головы. Какое-то время я молча смотрел в эту глухую темень и слушал, что творится вокруг, – тиха августовская ночь.

Что-то заставило меня оглянуться. Все тот же сад, где-то далеко выглядывающий дом со слабо горящими окнами, рядом – птичник с перепелками. Слева – ржавый бак. Почему-то я не удивился, когда увидел их – пару больших, гордых мальчишечьих глаз, смотревших на меня сквозь темноту. Пацан все так же гордо разглядывал меня. В руках он держал одеяло.