Степан Гаврилов - Опыты бесприютного неба [litres]

– Короткая память у этой эпохи, но я не предамся забвению, – громко произнес он и тукнул в меня длинным ногтем на указательном пальце. – Вспомни короткую ночь на краю всего сущего!

Дядька таращил на меня свои блестящие, маленькие, яростные глаза.

– Вспомни, Новый Адам, бескрайний Океан Уральского Озера, звон волн-подростков и шум беззаветного неба!

– Никогда не забывал, – тихо сказал кто-то. Прошло мгновение, прежде чем я понял, что это был мой голос.

Соня с любопытством и даже каким-то недоверием посмотрела на меня. Я же не мог оторвать глаз от Отшельника. Того самого, которого я повстречал три года назад где-то на берегу Мирового Океана Уральского Озера.

– Я позже все объясню, – сказал я Соне.

Андрэ как раз закончил свою сиесту и подошел к нам, тихо хмурясь и поправляя солнцезащитные очки.

Вечером Соня сидела на самом краю обрыва, свесив ноги в пропасть. Она глядела вдаль и держала в руках старый авиационный шлем. В нем было щедро насыпано клубники. Соня изредка опускала туда руку, поднимала ягоду, клала в рот и дальше продолжала медитировать на закат.

– Андрэ, как вы познакомились? – спросил я его.

– На сайте любителей Кая Метова. Давай без подробностей. Просто Номад загрузил меня разного рода литературой. Потрясающей, фантастической и, главное, очень редкой. Она поменяла мою жизнь – настоящее наслаждение. Там в основном про радиотехнику, так что тебе будет не очень интересно.

Андрэ все это время забивал трубочку. Продув сопло, он продолжил:

– А потом он просто прислал мне путевку в санаторий здесь неподалеку. А в номере оставил карту места.

– Расставлять знаки препинания яростного порядка, отсудить у провозглашающего себя полицейским разума право на забвение, – слышалось из кабины самолета, – лицезреть фантастику буквы «я».

Андрэ, задумавшись, подытожил:

– Как ты видишь, я не смог вернуться назад к скучной жизни в санатории.

Я кивнул.

– Теперь мы здесь. Видишь это? – он показал разные провода, которые подбирались к самолету из самого леса. – Это наша конструкция, скоро она заработает, и все мы услышим потрясающий даб мироздания. Так говорит Отшельник.

Номад в этот момент закончил созерцать море. Он прыгнул на землю, подбежал к обрыву, хапнул из шлема на коленях Сони горсть клубники, махом съел ее, повернулся к нам и тихо сказал:

– Это будет машина всеиспепеляющего даба. Фантазматрон грядущего. Ярило механического свойства.

Я смотрел на то, как клубничный сок растекается по его жидкой бородке.

– Да помогут нам силы астральных военно-воздушных сил сверхлегкой авиации!

Вот что мне удалось выяснить об этой затее за последующие дни. Мы находились в тех местах, где в древности была могучая и таинственная Колхида. Вся эта заварушка с золотым руном, аргонавты иже с ними – вся эта движуха происходила именно здесь. Идея состояла в том, чтобы нацепить на самолет хорошую акустику, которая воспроизводит не только спектр, слышимый человеком, но и ультра- и инфрадиапазон. Далее надо было подняться в воздух и сделать круг по Колхиде – сакральная траектория пересекала предполагаемый путь следования аргонавтов: лес, река, море. Затем планировалось плавно спикировать на заброшенный аэропорт – единственный в этой стране.

Мы остались в этом убежище, скрытом плотным массивом субтропической зелени. Питаться приходилось, в основном, клубникой, Бог весть откуда здесь взявшейся в таких объемах. У Андрэ был целый рюкзак свежайшей шолохи, поэтому скучать не приходилось. Купаться мы ходили вниз по реке. Я очень полюбил бамбук – на обратном пути обязательно находил себе прямую трость, но потом все равно где-то терял ее.

Все это время я разглядывал гордый самолетик, повисший почти над самым обрывом. Его тонкие, невесомые крылья крепились к мощному остову, в месте крепления напоминавшему развитые мышцы груди. Изъеденный ржой пропеллер готов был отчаянно кромсать воздух. По телосложению самолет напоминал самого Номада. Оба они были жилистыми, легкими, чуть побитыми жизнью, но усердно рвавшимися в неведомые просторы эфира.

Андрэ постоянно что-то крутил в самом корпусе, доставал провода, подключал их к осциллографу, что-то подтягивал и ругался про себя. Питалась вся эта машинерия многочисленными автомобильными аккумуляторами.

Вечером третьего дня мы сидели у костра и ели запеченных горных тушканчиков, которых наловил днем Номад. Специально к трапезе он оделся в плотное пончо на голое тело. Откусив ногу грызуну, немного ею похрустев, Номад сказал:

– Осталась неделя. Луна в Козероге.

Андрэ забил трубку и молча ее закурил, а потом передал мне.

– Что мы делаем, я не знаю, но почему-то я чувствую себя по-настоящему на своем месте, – сказал я, передавая трубку Номаду.

– Плохо, – ответил тот, выдыхая сладковатый дым. Густые, легкие струи растекались по его бородке, вились в его волосах. Номад закашлял.

– Почему? – спросил я.

– А че ж хорошего?

Он наконец прокашлялся.

– Это сложно объяснить. Просто нигде нет твоего места. Вообще.

– Но я ведь есть.

– Ты есть, а места нет.

Я хотел что-то спросить, но вдруг понял, что Номад так и будет отвечать – специально мимо.

– У тебя есть футболка с логотипом макарон «Макфа»? – спросил вдруг он меня.

– Нет, – ответил я, затягиваясь.

Тут я резко встал:

– Стойте! Как-то в магазине я видел одного парня… И вообще, это мысль моя. Про макароны!

– Про макароны? – засмеялся Номад всем своим худеньким телом. Его ровные зубы заиграли рыжими бликами, отражением костра.

– Про футболку «Макфа». Про восстание людей, про отважных крыс и киллеров повседневности. Я даже написал это!

– Тебя тоже кто-то написал.

На этих словах он вскочил, резво согнулся вдвое и легко встал на руки. Пончо спало вниз. Трусов он, конечно, не носил.

На следующий день Андрэ выкатил из кустов пять металлических бочонков. Мы принялись ломать в них сушняк. Его было много в ореховых зарослях сразу за оградой.

– Андрэ, – сказал я, – понимаешь, я здесь уже четыре дня. И мне очень хорошо, но я не понимаю, что мы делаем и – главное – для чего?

– Это все фигня. Давай лучше расскажу тебе историю. Ты знаешь про бледного Егора?

Я помотал головой и смахнул пот, стекавший по моим щекам. Андрэ продолжил:

– Жил-был один парень. Ничего особенного не делал, в леворадикальных организациях не состоял, Алистера Кроули с Блаватской не читал, не веганил, и вообще был до омерзения адекватным. Работал, допустим, в банке. Славный такой малый. Смотришь на таких и сразу понимаешь – его очень любит мама и он маму очень любит. А мама его почти одна воспитывала. Отца давно не стало, он умер, когда мальчику Егору было три года. Оставил папа только квартиру, старый гараж и не менее старый «Москвич». Машину мама продала почти сразу, чтобы быть какое-то время на плаву. Мама у него была молодец. Поэтому надо было быть благодарным ей и ни в коем разе не расстраивать.