Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Отец Георгий стоял на коленях перед иконой Спасителя и, прижимая письма к груди, горько-горько плакал.

…Мы с детьми подходили к дому ночью, стремительно наступавшей, и давно – уж не вспомнить когда – я не видела таких больших и ярких звёзд, как будто это были не звёзды, а глаза неведомых зверей, живущих во Вселенной; звери эти были добрые, мирные и далёкие.

– Смотри, – говорили мне звёзды, – как прекрасен мир, какая тёплая синяя ночь вокруг, и по ней плывёт лодочка растущей луны, а на дне моря – силуэты цветущих вишен (май только начинался), а на подходе – и черёмуха, и яблони, и груши…

– Смотри, – говорили мне звери, – вы сыты, обуты. У вас есть дома́, машины, у вас есть день и ночь, росистое утро, зовущий вечер, почему же вы не можете устроить свою короткую жизнь так же красиво, как мы устроили для вас мир? Зачем вы обижаете друг друга? Ко́пите лишнее богатство, увлекаетесь глупостями? И не видите главного, ради чего вас сюда ненадолго позвали?..

Мы ехали на медленном, старом и потому осторожном автобусе, крутые подъемы давались ему тяжело, двигатель натужно гудел.

Всё для меня было как в первый раз – и это небо, и это дерево, и трава, и первые звёзды, и путь – дрожащие огни печальных деревень.

Мы остановились там, где узкая боковая дорога подходила к трассе, и в этом «рукаве» стоял старый жигулёнок. Из машины вышли отец и мать – встречали кого-то из нашего автобуса (кого именно – сына или дочь – я не увидела). Я смотрела на отца, высокого, поджарого, в спортивных штанах и клетчатой рубашке; голова его была седа, руки – большие, изработанные. Следом, отстав, медленно шла мать – в мягких чунях, теплых носках, байковом халате; фигура её была тяжеловатой, чуть оплывшей. Наверное, уже и гипертония у неё есть, и другие болячки… Дома она, конечно, всего настряпала, и как же, наверное, счастлив будет гость, когда увидит эти хлопоты, когда вернётся в милый быт – такой привычно-неизменный, с родными запахами маминых пирожков, с кустом смородины у крыльца и путающимся под ногами котом (ластится, знает, что ради праздника обязательно перепадет ему что-то редкостно вкусненькое!).

Дом! Какое же это счастье!.. Оно – как вода и воздух, как солнце и сон, как любовь и ласка. Настоящая любовь никогда не разрушит дом, никогда ни у кого ничего не отнимет.

Тополь у дома, кажется, что зацветает – тело его бело-серебристое, и набухающие почки – бело-серебристые. Сказочное дерево! Я смотрю на него и любуюсь его зрелостью, основательностью, устойчивостью. Царь-дерево!..

Но что же я замечаю вдруг? Поодаль, через несколько метров, через дорогу, там, в дебрях терновника, поднялось и окрепло ещё одно дерево – тоже тополь. Молодой, выросший незаметно. Дерево по росту почти достигло родителя, но, конечно, оно не такое мощное и серьезное. Тянется вверх, ветви его не так густы, ствол – не так строен. Но ведь это – то же самое дерево!.. Корень могучего тополя, пущенный вбок, только и мог спрятаться в терновнике, там сохраниться, пробиться, и вот теперь расцвести и явить себя.

Молодой тополь будто чуть стесняется, что вырос тайно, что не так строен и основателен. Но тело его – такое же белокожее, как у родителя, с лёгким оттенком изумрудности. Молодой тополь чуть склоняется в сторону старого – строго говоря, он и не дерево вовсе, а ветка серебристого тополя, пробившаяся через тернии к свету.

Большое дерево питало малое, стоящее поодаль, и вот уже малое превратилось в дерево взрослое, вроде бы даже «отдельное», вроде бы даже выросшее – на посторонний взгляд – само собой.

Этой весной ветви старого и молодого дерева соединись, образовав арку. Летом, когда серебристая листва окутает кроны, как красив будет этот удивительный, волшебный, триумфальный свод нашей любви!

Мы – одно целое, одно дерево. Ты и я.

В густых ветвях старого тополя жили птицы. Мне они казались райскими (может быть, это были обыкновенные сойки, не знаю). Но так плавно они кружили в небе, так проворно исчезали в кроне, так красивы были их распущенные веером хвосты, что, наверное, это всё-таки были волшебные птицы.

Яблонька цветет так рясно, так яростно, будто это последний день её жизни. Вот так и мне хочется рассказать о своей любви: ликующе-безнадёжно! Да, что бы я не сказала, мне не повторить застенчивого, сладкого и чистого аромата этих цветов, синь ещё холодного неба, ясные, прямые, неиссякаемые лучи солнца, от которых вспыхнули на земле золотые жаркие одуванчики. «И на этой, на земле огромной, счастлив тем, что я дышал и жил». Я знала эти строки наизусть с отрочества, но всё равно переписывала их в заветную тетрадку – чтобы они всегда были у сердца. Мне казалось, так будет верней – стихи никто и никогда не сможет у меня отнять.

Цветущий сад всегда прав. Красота, как цветущий сад, всегда права.

– А что бы ты делала, если бы узнала, что тебе жить осталось полгода?

Дети наши насмотрелись страшного иностранного кино (про «нравственный выбор»), взволнованны.

– Ну, я бы всем рассказала, что, мол, всё, жить осталось полгода.

– А потом?

– Жила бы точно так, как сейчас, – смеюсь я.

Проснулась утром и первая мысль: как же люди живут без любви? Думаю: надо обсудить с тобой. И тут же расхохоталась: так я же сама без неё жила! Правда, я всё время искала любви. И готова была найти её в самом ничтожном предмете. И Бог, видя мою беспомощность, смилостивился.

Каждый человек, я верю, несёт громадный заряд готовности любить. Почему же это чувство даётся только единицам? К чему эта награда обязывает? (Страшно и подумать!) Или царский дар – без отдачи?!

Ой, не знаю…

И в том, как фырчит ёж у тропы, как цветёт вишня и летит стриж, как растёт чеснок на грядке, как охорашивается малинник, одевая голые ветки густой листвой, как просыпается виноградная лоза у ограды, – нет, не погибла она в окаянную, с оттепелями и морозами, зиму; как застенчиво серебрится ландыш среди плотных тёмно-зелёных листьев-ладоней; так вот, во всём этом – моя любовь к тебе, моя неповторимая радость, невысказанная от того, что передать её невозможно.

– Кто вы? – восхищенно выдохнул продавец рыбы. – Можете и не брать ничего, с вами и поговорить счастье! Приходите почаще, прошу вас!

– Ну уж! – остужаю его пыл. – Кто? Гражданка РФ, электорат. Налогооблагаемая база. Давайте мне без лишних восторгов три честных хвоста подешевле. Хек серебристый, например. Давно уж пора ему приплыть в хорошие руки.

Я всегда в хорошем настроении, когда я с тобой – пусть даже только мысленно – но с тобой.

Уходя с рынка, поправила продавца:

– Не «кто вы?», а «чья вы?» – правильный вопрос.

…Серебристый хек был приготовлен на славу. Пообедали неспешно, с аппетитом и тщанием, тут и пошли родительские воспоминания: