Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Женя, захваченная воспоминаниями, давно миновала тенистую улицу, перекрёсток, успела заскочить в маршрутку, стоя доехала до станции, дождалась полупустой и неспешной электрички, которая, ни шатко, ни валко, с вежливыми объявлениями остановок, понесла её к заполошной Москве. И пока она шла, бежала, ехала, зрение её будто распахнулось, открылось, и всё, что ей не встречалось на пути, оказывалось необыкновенно-чудесным, радостным, будто увиденным впервые. Какие умные и глубокие лица у попутчиков – девчушки, склонившейся над книжкой «Тарас Бульба», работяги с кирпичным лицом и разлапистыми руками, пенсионерки в панаме-лопухе! Как зовущи и всё ещё свежи придорожные травы! А здесь, прямо на перроне, в высоких вазонах цветут розы – алые и бордовые, чопорные, чуть отстранённые от суеты жизни.

«Надо же, как меня захватило! Как в кино – целая эпоха пролетела перед глазами».

Что же это было? Как, почему? Она быстро стала «отматывать» воспоминания назад и вернулась к истоку, к исходной точке – пышному кусту у пруда. «Шиповник… Но при чём тут шиповник?!»

И она – вспомнила!

Как-то осенью, когда Петя гонял у неё в кабинете чаи, она обратила внимание на его руки – тёмные от загара, поцарапанные, исколотые.

– Котёнка, что ли, завели?

– Да нет, это у меня осталась привычка от бедных лет – собирать шиповник.

– Зачем?

– Лекарственное растение. Собираю, потом сушу в плите, сдаю в аптеку за хорошие деньги.

– Ну это же адский труд!

– Согласен. Мало того, что надо лазить по крутым оврагам и увалам, руки не жалеть, так потом ещё главное – не сжечь его, высушить правильно. В этом году я немного – для себя и на гостинец – насушил. Хочешь, привезу тебе?

Она ответила что-то неопределенное. Зачем ей шиповник? У неё всё нормально с иммунитетом. Но и отказаться было бы невежливо – человек лазил по оврагам, колол руки, мучился… Теперь вот хочет её порадовать.

И Петя действительно не забыл (он ничего не забывал!), привёз ей бумажный кулёк с сушеными плодами – килограмм, наверное, не меньше. Она задвинула пакет в дальний угол шкафа и благополучно забыла про него.

А потом Петя умер. Умерла мама. Умерла сестра. Несчастья и беды валились на Женю со всех сторон, так что и она сама вдруг дала слабину – её захватила жесточайшая депрессия. Она провалялась в больнице месяц и выписалась совершенной развалиной, лишенной воли к жизни. Всё, абсолютно всё было плохо.

Она наткнулась в углу шкафа на кулёк с шиповником и долго соображала: что это? Откуда у неё? Ах да, это же ей Петя подарил!.. И в память о нём, а ещё из величайшего нежелания выходить куда-либо из дома, она пила раз пять на день заваренный в термосе напиток из шиповника, подъедала запасы сала в холодильнике, варила гречку вместо хлеба и спала, спала, спала… Пребывала в сомнамбулической полуяви. Если бы она была уверена, что смерть будет лёгкой и безболезненной, она бы давно покончила с собой.

За неделю она выпила весь кулёк. И вдруг однажды утром поняла, что выздоровела и что у неё появились силы всё забыть – и болезнь, и то, что её вызвало, и даже способ исцеления.

Она словно опустила занавес над прошлым – из самосохранения. И была совершенно уверена, что ничто не заставит её оглянуться назад.

И вот куст шиповника её окликнул, позвал. Но куда? Зачем?!

«Какой огромный, странно-большой день… С высоким небом, с пышным кустом шиповника у пруда, с терпким запахом сохнущих трав… Редкий день. Но отчего так мало таких дней в моей жизни?! Что это? „Химия“, „обмен веществ“, повышенная работоспособность мозга по случайному стечению обстоятельств? Или… Или это отзвуки иной реальности, невидимого мира, другого измерения, которые мне почему-то дано услышать…»

Оглушенная воспоминаниями, Женя шагала по перрону вокзала навстречу цифровому табло, где последовательно сменялись надписи «Добро пожаловать!», «Город-герой», температура воздуха, время, дата… Что-то из цифр мучительно зацепилось за её память, и она замедлила ход, потом остановилась.

Десять лет назад! Ровно десять лет назад именно в этот день умер Петя.

Она, конечно, никогда бы не вспомнила. Если бы он сам – она горько и покаянно заплакала – не позаботился о себе…

Дело было 30 декабря, в день рождения супруга Коли. Начиналось всё благостно, потому что сердце грели «итоги года»: слава богу, никто из родни не помер – это главное. А болезни, трудности – дело переносимое, с кем не бывает.

Ну вот. Сели мы. Я салатики приготовила, нарезки всякие, бутылку водки дорогой выставила. А разливаю поровну: сама, где выпью, где под стол плесну – чтоб Коле меньше досталось, а то ещё неизвестно, чем эта гулянка закончится! Подарила я ему джинсы турецкие, которые вместе и выбирали, на рынке мерили.

После застолья мы, как путёвые, как «дружная семья», пошли гулять – в богатые кварталы, где дома элитные понастроили. Прошли километра два – день чудесный, морозец лёгкий, солнце в инее играет. И кошечка наша за нами трусила, как собака, во время прогулки. Кажется, ну что ещё нужно людям для счастья?!

Пришли мы домой, тут и началось. Он – нырь в ванну, потом в туалет, потом на кухню; видно, у него где-то была припрятана алкогольная заначка, и на почве семейной идиллии он решил «добрать». Я как рявкну: «Прекрати немедленно!» А он мне философски: «А чё я такого делаю?» Нос у него повис, как слива, глаза запали, разговор пьяный: «А кому я мешаю? Я никому не мешаю». Потом началась следующая стадия – задирание: «Я вот, гляди, какой красивый, а ты – кто?» А я гляжу на этого «красивого» и думаю: «Эх ты, обезьяна обезьяной, всё за мою зарплату на тебя куплено: и рубашка, и джинсы, и носки, и трусы, а ты ещё кочевряжишься, цену себе набиваешь».

Обычно у нас такие разбирательства кончаются битьём посуды или разводом, но тут я решила быть толерантной и не стала с ним собачиться. Говорю Коле ласково: «Отвяжись ты ради бога, у меня завтра две елки в Доме творчества, надо нормально выглядеть, люди придут, они ж не знают, что ты у меня дома „Евровидение“ устраиваешь». Кое-как я его уложила, а сама пошла голову мыть.

Только-только из ванны выбралась – звонок. Кого ещё нелёгкая несёт? Открываю, на голове у меня полотенце чалмой накручено, на лице – крем дорогой жирно намазан, глазки злые – зырк, зырк – из стороны в сторону. А это соседка, Степанида. «Ой, ты меня извини, но я хочу тебе сказать, что у Люси мать померла. А помогать я ей не поеду, ко мне завтра внучку привезут, надо подготовиться».

То есть она пришла ко мне оправдаться: похороны – не свадьба, энтузиастов мало скорбные мероприятия посещать. Но я не стала ей моральную поддержку оказывать и благословлять отлынивание от общественного долга. «Подожди, – говорю, – не пори горячку. Это дело тонкое – идти не идти, на похороны никого не зовут. Но когда у меня мать померла, я, несмотря на горе, помню всех в лицо, кто из моего дома приехал выразить соболезнования. И всегда это помнить буду. И Никита, Люсин муж, который сейчас на заработках в Москве горбатится, нас не поймёт, когда вёрнётся домой. А мы, если нам чего надо, к кому бежим?! „Никита помоги, Никита, подвези, Никита достань, Никита посоветуй…“ Он у нас один такой – на весь дом. Поэтому, Степанида, ты как хочешь, а я сейчас волосы высушу и поеду. Хотя ты знаешь, – тут я сделала значительную паузу, – какой у меня сегодня торжественный день!»