Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

Степанида, видя мою решимость, покрутилась-покрутилась и говорит: «Ладно, пойду, может, ещё Веру Гапченко сагитирую да Зину Хамову. Но кто нас повезёт? Добровольцев не найдёшь – дело к вечеру, никто не поедет». Но я и тут ей путь к отступлению обрубила: «Ничего, такси вызовем ради такого случая».

Ладно, думаю, мещанские ваши души, я вам покажу, как надо к покойнице ездить! Выход на похороны – дело нерядовое, поскольку возле гроба бабки сидят, и они каждую свежую кандидатуру обсуждают и кости потом перемывают неделю, не меньше.

Надела я костюм дорогой, дубленку длинную, берет норковый на мокрую голову натянула, сапоги зимние парадные подкремила – всё в дело пошло. Глянула в окно: клуни наши, Вера и Зина, как кубахи, с четырехугольными фигурами, уже ждут у машины. И Степанида в дверь ломится: «Пора!» Я ей опять: «Ты же знаешь, у меня обстоятельства, голова мокрая, я не могла раньше».

Уже на пороге стою, и тут звонок длинный, межгород. Зачем я трубку взяла?.. Мне б идти, куда собралась, не сбиваться с дела. А это тётя Маня из Черновцов: «Ой, я знаю, у вас сегодня торжество, непременно хочу Колю лично поздравить». Я говорю: «Он прилег отдохнуть, устал». «Разбуди, прошу…» И я, дура, его подняла (как будто не знаю, чем такое общение кончается!).

Он сначала в дело поддакивал: «Да, да…» – потом пустился в воспоминания молодости (какие у тебя с тётей Маней могут быть общие воспоминания, она старше на 20 лет?!). Степанида над душой топочет, таксист бибикает – ехать надо, а Коля бэкает в коридоре. Тогда я тайно дёргаю шнур, потому что межгород с Украиной – не дешевое удовольствие, и тем самым спасаю тётю Маню от разорения.

Стали садиться в машину. Вера Гапченко: «Я – вперёд». Ну, давай, кто против. А сама дороги не знает. Досоветовалась: мы как заблудились, как заехали на бывшую молочно-товарную ферму!.. Темь страшенная – декабрь, шесть часов вечера, ни одного фонаря вблизи нету, сугробы по пояс, сараи черные пасти пораззевали, горбыли одинокие в изгороди торчат. Кое-как развернулись, выехали с этих колдыбах (колеи разбитые и замёрзшие, как будто тут на танках ездили), тут уж я стала подсказывать.

Добрались мы, наконец, до Люсиного дома.

В хате, как и положено, уже сидело несколько бабок и Параня, завсегдатай всех торжеств и бед народных. Люся, увидав нас, растрогалась страшно и разрыдалась – акции её среди местных жителей были весьма невысоки. Потому как мать Люси пила сильно, но Люся всё равно, даже в последнее время, не оставалась в доме ночевать. Мать и померла ночью, одна, что, конечно, нехорошо и народом не одобряется. А тут Люсе вдруг оказывают честь не последние по виду люди.

Покойница лежит, обряженная, читака читает Божественное, мы по хозяйству помогаем, тут и вечёра подоспела. Я думаю: буду крутиться до последнего, чтобы не сесть за стол рядом с Параней. Ну Вера Гапченко с ней рядом и плюхнулась. А Параня, которая всегда отрицала чистоплотность, считая её свойством лодырей, сразу полезла по харчам крючковатыми когтями с чёрными окаёмами. А что, она человек без комплексов, везде берётся верховодить!

Делать нечего, кое-как помянули – кто ел, кто вид делал. И тут Параня, уже чуть захмелевшая, говорит: «Ладно, девки, вы тут гуляйте (!), а я пошла дальше». Хороша гульба – покойница на лавке лежит!..

Такие итоги года: Коля напился в драбодан, Люсина мать умерла, а назавтра я, грешница, ещё и на ёлках прыгала в Доме творчества с трудными детьми. Всё-таки как глуп наш народ: был концерт самодеятельности, и на сцену выпустили пять мальчиков, обряженных под Верку-Сердючку. С накладными грудями и в юбках цветастых. Начали они кривляться, тощими задами вертеть и притоптывать: «Ха-ра-шо! Всё будет харашо, я это знаю…» У меня прямо мороз по коже пошел, думаю: «Ужас какой! Шоу трансвеститов!» Оглядываюсь: мамашкам хоть бы что, хлопают, хохочут, умиляются, слёзы вытирают.

А потом я с новогодней бригадой по квартирам ходила. Завхоз Людмила Сергеевна с голосом писклявым (но зато она роста высокого) была у нас Дедом Морозом от профсоюза, а пионервожатая 53-х лет – Снегурочкой. Мне наш музыкальный руководитель говорит: «Вот так сказки и рушатся. Пригласили мы бригаду на дом. Сынишке, Вадику, пять лет. Он после представления спрашивает: „Мама, разве это Снегурочка? Это бабушка“. Еле-еле его утешили».

Конечно, пытались мы пионервожатую от этого дела отбить – но куда там! Во-первых, деньги какие-никакие за вызов, во-вторых – власть над детским сознанием. А власть – штука липучая, кто туда встрял – добром не уходит. Наших правителей из телевизора не выгонишь – сидят, рассказывают друг другу, какую они хорошую жизнь в стране устроили. Особенно под Новый год самовосхваление обостряется – и день, и ночь без перерыва.

Я смотрю на это «шоу» и думаю: кого вы зомбируете? Себя? Вам это не нужно. Народ? Так мы давно ни во что не верим. Остается один вариант: вещание идёт для мировой общественности, чтобы на Западе люди думали, вот, мол, в России жить стало веселей! А показать бы им без прикрас хоть один день нашей жизни, они бы, пожалуй, сразу поняли: русский народ непобедим. Потому что только мы в таком ужасе жить можем, да ещё и самовзбадриваться!..

– Нет, ничего, не волнуйся, пройдёт, – успокаивал он Ольгу, держась за левую сторону груди.

– А если не пройдёт?! Потерпи, у метро должен быть аптечный киоск.

Но вместо аптечного киоска здесь появился теперь ларёк «Косметика».

– Тьфу! – Она не могла сдержать досады.

Зато на площадке у входа в метро стояла «скорая». Ольга подошла к водителю:

– Человеку плохо с сердцем…

Она услышала себя как бы со стороны – умоляющие, жалкие интонации.

Водитель сонно взглянул на неё и с раздражением выдал:

– А я при чём?! Бригада в отделении милиции, их вызвали.

– Пошли, пошли, – безнадёжно махнул рукой Илья.

В смятении она вошла на станцию метро «Баррикадная». И тут – о счастье! – в углу справа, возле пункта охраны общественного порядка, Ольга увидела врачей «скорой» – в синей униформе, с оранжевым чемоданчиком.

– Человеку плохо с сердцем, помогите, пожалуйста! – с надеждой бросилась она к ним, показывая на Илью.

Бригада состояла из маленькой, миловидной женщины с усталым, измученным лицом (медсестра) и высокого, костистого парня, некрасивого, с прыщами, с серьгой в ухе.

– Что случилось? – дежурно спросил парень и стал щупать пульс. – Да, стучит! – почти радостно подтвердил он. – Здорово стучит!

– Ну так делайте что-нибудь!

– А мы не можем, – весело объяснил парень. – У нас наряд не закрыт. Мы сейчас вам бригаду вызовем по «маячку». – И парень действительно стал жать на кнопки рации: – 28-й, 28-й, мужчина с сердечным приступом, тахикардия – сколько лет? – обратился он к Ольге. – 52 года, пульс – 180 ударов в минуту. Возле пункта охраны порядка, на станции…