Лидия Сычёва - Мёд жизни [litres]

А рядом были горы, непроходимые леса, грабы, буки, ясени. Самшитовые деревья с кривыми стволами, укутанные зелёным мхом – будто водяные в тине. Мрачные, бездонные ущелья, бурные реки с мутно-голубой водой. И общая панорама – спокойно-торжественная, то равнодушная, то тревожная. Орлы широко раскинули крылья в небе, и было так тихо, будто на планете «выключили звук».

Нет, горы невозможно покорить. Они – как море, служат своим богам.

С пьяным водителем мы неслись по серпантину мимо ущелья «Прощай, родина!» и других жутких мест с менее звучными названиями; мы небрежно вписывались в повороты, не уступали на узкой дороге встречным машинам, нервно бибикали и резко, с визгом, тормозили. Водитель гнал авто судорожно, жёстко.

Перед этим лихим подъемом мы останавливались на горной пасеке, и пока пчеловод цветасто расхваливал мёд в горшочках, водитель тайком набрался янтарной чачи, настоянной на ореховых перегородках. Он погрузнел, покраснел, на все вопросы отвечал односложно, сквозь зубы, чтобы пассажиры не догадались, что он еле ворочает языком.

С вершины, на которую мы всё-таки поднялись с сумасшедшим водителем, открывался изумительный вид на Божий мир. Я послала тебе сигнал, что люблю тебя, что я – здесь и что ты – со мной.

Всё было: величие гор, стихия моря, пальмы праздности, виноград изобилия, орех мудрости. Богатства я приберегала для встречи с тобой.

Меня не покидало чувство, что я нахожусь в далёком, выброшенном из времени, углу планеты. Голые тела эвкалиптов, разрушенные барельефы и скульптуры советского времени, тощие коричневые коровы на обочинах дорог.

Вечерами я читала про «абхазских негров» – темнокожих горцев в здешних селениях, про сосланного в Питиунд Иоанна Златоуста, про бронзовые шлемы захватчиков, про тонконогих коней и торговлю белыми невольниками.

Почему одни народы замедляют свой ход, развитие, словно застывают в изумлении, а другие спешат, торопятся, выдыхаясь в исторической гонке? Как уяснить сложную взаимосвязь действий, поступков, душевных и политических движений, войн?

Кто только не побывал здесь – греки, римляне, ромеи, персы, арабы, турки… Сколько войн прокатилось, сколько жестокости, коварства, страдания!

Абхазия – страна души.

В небе плыли птицы, в воде – рыбы, а на границе этих миров, в волнах лазурного моря я думала о тебе, звала тебя, и провожала огромное закатное солнце – круглую красную звезду.

Потом я сидела на берегу, смотрела на прогулочные катера «Абызг», «Джек». Большой, задумчивый и печальный, прошел теплоход «Павел Корчагин».

Когда-нибудь именем героя моего рассказа (то есть твоим!) назовут звездолёт, идущий через Вселенную. Корабль будет соединять планеты, как берега, но не ради войны или выгоды, а чтобы влюблённые обняли друг друга. Это будет ночной полёт через холод космоса, и звезды будут светить для нас.

Свидание в Абхазии! Здесь я думала о том, как я вижу мир, когда ты – в моём сердце. И тогда горы – большие, море – синее, галька – тёплая, жизнь – полна чудес и счастья.

На исходе отпуска мне надо было заехать по делам в Сочи.

После безалаберной и дикой страны я неожиданно попала в кукольный домик в самом центре города. Это была крохотная вилла – с греческим двориком, увитым плющом, с круглой башенкой, в которой жила хозяйка, похожая на эльфа – вся воздушная, завитая, в халатике с рюшами, в тапочках с бантиками. Пузатые бархатные диванчики, шторы с кистями, мягкие «уголки» – всё в её «гнёздышке» было подчинено комфорту и наслаждению.

Не об этих ли «рюшах» и «розочках» мечтают мужчины?! Женская рука властно вела домоустройство: у фонтанчика во дворе гнули шеи лепные лебеди, подушки утопали в кружевах, Афродита на панно играла с кудрявыми волнами.

Такие люди, улыбаясь, идут к цели: море им обязательно нужно превратить в прудик, а человека на планете – в гостя, которого принимают с фальшивым радушием.

А мне нужна тайна любви, неисчерпаемость её!

И вот ещё что: в кукольном домике не было ни одной книги – даже детской. Везде камеры слежения, для развлечения – телевизор.

Днем я стояла у синего, искрящегося моря, размышляла о кукольном плене, мечтала – о скорой встрече с тобой.

Замигал мобильный – звонил товарищ со старой работы.

«Волков умер».

Товарищ что-то говорил, я отвечала, а волны бежали на берег, по-прежнему обещая счастье, бессмертие, радость.

«Как же так?!»

Волкова я считала ординарным человеком, никогда не обращала на него внимания. «Глаза у вас умные», – сказал он мне, принимая на работу. Я рассмеялась: «Одни считают умными, а другие – красивыми. А на самом деле – и то, и другое».

Лучше начальство то, о котором не думаешь – до такой степени оно не мешает жить. Волков был таким.

«Знаю, что скоро тебя потеряю», – чувственно звучал голос из динамика в такси, когда я мчалась в аэропорт. Глаза мгновенно повлажнели. Водитель поймал мой взгляд в зеркальце заднего вида и, наверное, удивился: как могла растрогать эта старая, незатейливая песня?!

Интересно, что же думал Волков обо мне?

И вдруг, словно софиты включились: его жизнь предстала в ярком, ослепительном сиянии. Вот он двигает меня по службе – сразу, минуя «испытательные сроки». А вот на корпоративном капустнике читает стихи в честь женщин. Воспевая всех, начиная с уборщиц. После он в длительном отпуске, говорят, по семейным обстоятельствам.

Однажды, поздно вечером, я вижу его на работе: будто пьяный, шатаясь, он ступает по коридору. Абсолютно лысый, яйцеголовый, как инопланетянин.

Через год я узнала, что у Волкова был рак крови, и он победил его – ударными дозами «химии».

Он гордился своим воинским званием – старшина 2-й статьи, «срочную» служил на Чёрном море. И то, что именно здесь я услышала о его смерти, ужасно взволновало меня. В сцеплении событий, вроде бы разрозненных, ничего не было случайного! Все пути шли через моё сердце. И я страшилась грозных закономерностей и всё пыталась их постичь.

Отпевали Волкова в ЦКБ. Я успела на панихиду, хотя и опоздала – никогда здесь не была, заблудилась. Бегала среди помпезных зданий, бросалась к редким прохожим: «Где траурный зал?» Кропил противный дождь, вместо неба – серый кисель. Последняя планёрка! Волков бы не одобрил – он любил точность.

Были дочери, друзья, незнакомые, напуганные смертью мужчины – огорошенные, будто обворованные. Были печальные и правильные речи.

Распорядитель похорон ходил важный, нарядный, словно на празднике. Неприятная, отталкивающая физиономия – как у серийного убийцы.

Траурный зал украшен витражами. Потолки высокие. Всюду мрамор, холод. Дом скорби.

Гроб был огромный, как корабль. Волков и сам был немаленький – под два метра ростом. Теперь он лежал в широкой дубовой ладье, весь в пене кружев. На мраморном постаменте розы – тёмно-бордовые, красные. И – ликующе-розовые – это были мои. Я их взяла из-за свежести (как будто это имело значение!). Большие, головатые розы на крепком стебле. Специально поехала за ними в магазин на Тверскую, в здание, где мы работали, чтобы цветы были «из дома». Из мест, что он знал.