Карел Конрад - Отбой!

Ночами нас донимали клопы. Они были злы и ненасытны. Нам часто приходилось спасаться от них в коридор, спать под умывальниками, на полу, подстелив одеяло.

Начальство начало устраивать ночные учения в горах. Нас угоняли в горы на трое суток. На одном из таких учений мы получили в полночь по куску колбасы с предупреждением, что это — неприкосновенный запас, который нельзя есть без специального разрешения. Ужина в этот вечер нам не дали. Во втором часу утра, совершенно измученные, мы расположились наконец на отдых в учебных окопах у гребня горы Малагоште за Чавлей. Взошла изумительная луна, как в сказке «Тысяча и одной ночи». Мы прислушивались к таинственным голосам природы, озаренной магическим лунным светом, и не могли уснуть, дрожа от холода в окопах. Детина Станквиц, силуэт которого походил на кипарис, пел чистым тенором, словно состязаясь с цикадами, трогательную «думку»:

В четыре часа утра мы вскочили по сигналу тревоги. Солнце золотило скалы на востоке. Оно всходило торопливо, словно ему не терпелось поскорей увидеться с морем. Пепичек ел колбасу, отрезая ее тонкими ломтиками. Вчера у нас был четырнадцатикилометровый поход — и ни крошки съестного во рту. В ту же ночь начались усиленные «атаки» на учебных позициях. Ночные шумы и утренний холод почти не дали нам уснуть, а теперь нас на голодный желудок опять гонят в «наступление».

Измученных бессонницей, нас троекратно возвращали назад с уже «захваченной» шестисотметровой горы Малагоште, и снова, с полной выкладкой, мы карабкались, упираясь штыком в скалы, скользя, как на льду, на гладких отвесных камнях.

Трещали ружейные выстрелы. Эхо многократно повторяло их.

Пепичек и здесь улучил минутку, чтобы отрезать кусочек колбасы.

Запах пороха щекотал ноздри, мы стреляли как одержимые.

Только в одиннадцать часов утра протрубили отбой. Мы строились совершенно изнуренные, трясясь как в лихорадке.

Проверки пришлось ждать долго. Люди спали стоя, опершись о винтовку. Ну, кажется, конец! В заключение каждому приказали предъявить запасную порцию колбасы. У десятерых ее не оказалось, они съели колбасу, не выдержав голода. Неделя гауптвахты.

Пепичек крепко стиснул в руке крошечный кусочек колбасы. Но как он ни старался, кусок был так мал, что из пальцев торчало каких-нибудь два миллиметра.

— Разжать руку! — приказал Нейкерт. — На семь суток под арест!

Наказанным предстояло целый день маршировать, только по возвращении в казармы их посадят под арест. А с утра они опять отправятся в строй. Однако завтра у нас свободный день: чистка оружия и купанье в заливе под Сан-Николо. Поэтому отсидка начнется только с завтрашнего вечера. Радость отравлена — вечерняя встреча с Эмануэлем не состоится.

Все получившие взыскание были чехи. Чехи вообще отличались прожорливостью и были печально популярны как постоянные раздатчики порций. По традиции раздатчиком обеденных и вечерних порций в роте была та пара, которая с утра первая захватывала в кухне котлы для разноски пищи. Разумеется, при умелой дележке у раздатчиков всегда оставалось для себя достаточно кофе, вина, рыбы, сыра, бобов, свеклы или картошки, — словом, всего, что сегодня давали на обед.

Это была хлебная должность, и за право быть раздатчиком шли отчаянные соревнования. Победителями почти всегда выходили чехи. Солдаты других национальностей не были так проворны, наши земляки всегда поспевали первыми. Они готовы были встать на час раньше, лишь бы заблаговременно пробраться в кухню, и прославились этим на весь фиумский гарнизон.

А что бывало, когда две конкурирующие пары сходились рано утром у котла! Какая поднималась перебранка (большей частью на чешском языке)!

Пепичек тоже был несколько раз «начальником поварешки». Он добился этого хитростью, без всякого ущерба для драгоценного сна: на ночь утащил котел из кухни к себе под кровать, и утром ему не пришлось вставать рано.

Наверное, еще и сейчас в Трансильвании, в Зальцбурге, в Будапеште, около Дубровника, в Линце, Триглаве и Буковине живут люди, у которых при слове «чехословак» невольно возникает в памяти замечательно спевшаяся парочка наших раздатчиков — Нешоул и Кодет. Они почти каждый день орудовали у котла, ругались и спорили с солдатами из-за каждой капли вина, кофе или мясной похлебки, а нам, чехам, всегда накладывали с верхом, да еще после обеда уделяли кое-что из остатков, предварительно наложив себе пятикратные порции.

Помню, как однажды на спине у Нешоула оказались макароны в красном соусе: встретив около городского театра — Teatro Fenico — контр-адмирала, мы должны были отдать ему честь. От парадного шага растрясся котелок, привязанный к ранцу, крышка сдвинулась, и содержимое потекло по спине добряка Нешоула, который в галерее выдающихся раздатчиков занимал одно из первых мест, прославив тем самым родные Горомержице.

— Нешоул, иш-шо, иш-шо! — насмешливо кричали венгры, немцы и румыны, передразнивая нас, славян. Мы, мол, якобы всегда выпрашиваем добавку. А Нешоул мастерски орудовал поварешкой, и пот обильными струйками катился по его не очень-то чистому лицу. Он так старался, чтобы солдаты вовремя получили горячую пищу, что даже не успевал бедняга, помыться или утереть пот.

Перекличка закончилась. Был дан приказ съесть неприкосновенную колбасу. Порция была крохотная — откусишь два раза, и ничего не останется. Хлеба у каждого из нас была самая малость. Никто не предполагал, что мы пробудем здесь так долго. К тому же ни у кого из нас и в казарме не было запаса хлеба.

Обеда нам не дали, и мы опять тронулись в путь с надеждой на кормежку в Фиуме. Четырнадцать километров с полной выкладкой! Мы походили на остатки разбитой армии. Жажда так мучила всех, что мы кидались нить из каждой придорожной лужи. Солнце палило нещадно. Мы с трудом передвигали ноги, покрытые волдырями и кровоподтеками.

О, ноги солдат, вынесшие всю тяжесть войны! Верным их спутником, неразлучным, как тень, была пыль.

Солдатские ноги, несшие бремя всей армии! Солдатские спины, нагруженные сумками, рюкзаками, подсумками, в которых сто сорок патронов — сто сорок смертей!

А солдатские плечи! Вас перекрещивали ремни винтовки, ранца, фляжки, сумки. Словно не люди шли, а вьючные животные, жаждущие поскорей вернуться домой. Шли, шли, шли походным маршем…

Чего только не несет на себе солдат!

На боку у каждого еще каска, противогаз, лопатка, штык, подсумок, нож.

Пот разъедает кожу…

В груди солдата отдается гул всех маршевых рот и эхо приглушенных проклятий! А голова солдата, о, лучше бы срубить ее и бросить на пороге родного дома, поближе к знакомой кухоньке, к милой сердцу спальне и альбому семейных фотографий…