Карел Конрад - Отбой!

Наш взвод находится на левом фланге. Мы залегли в кукурузном поле.

Одиннадцать часов утра.

Поесть сегодня, видимо, не удастся. Мы не продвигаемся. Перестрелка затихла. Изредка над нашими головами проносится снаряд и падает метрах в двухстах позади нас. Никто даже не оборачивается. Мы опускаем головы на приклады и тихонько дремлем.

Эмануэль и Кнеборт пытаются продвинуться вперед, но сильный пулеметный огонь заставляет их вернуться. Мы ждем час, другой, третий. Никаких перемен. Кругом тишина. Мы голодны и устали. Небо темнеет быстро, как в театре. Становится холодно. Нас знобит.

Вечер. Мы все еще на том же месте. Никто нами не интересуется, нет ни распоряжений, ни связи, офицеров не видать.

В восемь часов вечера наше терпение лопается, и мы отходим к вокзалу. Там отдыхает много добровольцев, вернувшихся с флангов.

Где же офицеры? Где наша рота? Взвод? Куда запропастился лейтенант Вытвар? В поисках его мы заходим в два трактира. Вот где веселье! За столами, обнявшись, сидят добровольцы, раскачиваются из стороны в сторону и поют. Под столом стоит наш единственный пулемет.

Далеко разносится эта песня. Эхо от холма и замка доносит лихой припев: «Труля-ля!»

— А-а, вторая рота, привет! — кричат нам. — Нет, откуда нам знать, где Вытвар? Нынче никто ничего не знает… Давайте лучше выпьем, ребята, говорят, сегодня ночью объявят мир! Привет, Пуркине… Здорово, Эман!

— А-а, здорово, ребята, а где же ваш Вытвар? Он лихой парень. Завтра возьмем Глоговец, тогда тоже заведем себе каждый по «амазонке»!

Еще за дверьми мы слышим рев: «Труля-ля!» Так мы нигде и не нашли ни одного командира. А солдаты не знают, куда перебросили нашу роту.

Мы начинаем искать ее.

Выходим в поле, — может быть, они где-нибудь в авангарде? — и около железнодорожного полотна едва не нарываемся на противника. Трещит пулеметная очередь, пули проносятся над нашими головами. Мы и не знали, что венгры так близко. Патруль из трех сербов предупреждает нас об опасности. Сербы засели с собакой на берегу реки. Они выжидают, когда на противоположном, более освещенном берегу появляется неприятельский солдат, и открывают по нему огонь.

Мы смертельно устали, ничего не ели с утра, а уже девять вечера. Обессиленные, мы присаживаемся на меже. Ветер сыплет снег нам в лицо. Мы чуть не замерзаем, задремав, но нас будит лай пулемета.

Мы опять возвращаемся на вокзал в Леопольдове. Все ребята в радужном настроении, пронесся слух, что уже заключено перемирие. Офицеров все еще нигде не видно. Мы ищем свою роту. Местный житель предлагает проводить нас к пешеходному мосту, там, говорят, расположился какой-то отряд.

Мы идем туда и наконец находим своих. Они собрались в одинокой сторожке у самой реки. Окна сторожки завешены шинелями. Когда кому-нибудь нужно выйти, Вытвар тушит маленькую лампочку. Он сообщает нам, что французский офицер (кажется, полковник Во), по указаниям Антанты, ведет с противником переговоры о перемирии.

Пароль сегодняшней ночи — «Градчаны».

В маленькой сторожке набилось больше сорока человек. Люди буквально сидят друг на друге. Печурка накалена докрасна. В комнате жара и непроницаемый табачный дым. Согревшись, мы съедаем консервы и тотчас заваливаемся спать. Уже сквозь сон я слышу разговоры: на другой стороне реки, шагах в пятидесяти от нас, за мостом, засели венгры и стреляют картечью… Подумать только, какие ослы, — поставить орудие на мосту, на совсем открытом месте, когда чуть повыше над сторожкой есть лесистый холмик. И еще: под вечер наши застрелили здесь человека, который на окрики «стой»!, «Halt!», «Alj meg!» не обернулся и шел дальше к венграм. Утром выяснилось, что это был глухонемой.

Замерзшие, усталые, мы погружаемся в глубокий сон.

Спим.

Будет перемирие, будет конец войне…

Тело приятно охватывает теплом.

Будет конец всему. Прага, Нерудова улица, комната в мансарде… Может быть, еще на этой неделе?.. Может быть…

Проснувшись, мы узнаем, что во сне оглушительно храпели.

В домике так накурено, что почти ничего не видно. Лампочка еле мерцает.

Перемирие, говорят, не состоялось, — впрочем, толком ничего неизвестно.

Честолюбивый Вытвар собирается предпринять в полночь самостоятельную вылазку со своим взводом, безо всякой связи с батальоном.

Табачный дым щиплет глаза, будто мыльная пена.

— Поползете по мосту, — шепотом инструктирует Вытвар, — до того конца. Там стоит орудие и часовой. С ним надо покончить раньше, чем вас заметят. Иначе они угостят вас картечью. Сразу же забросайте их гранатами, чтобы никто не пробрался к орудию; не забудьте, оно заряжено и первый же выстрел сметет вас в воду. Не допускайте, чтобы венгры успели добежать до орудия. Направо таможенный домик, там у них караулка, часть из вас бросится туда, но раньше всего, повторяю, надо захватить пушку. Как только прозвучит ваш первый выстрел, наши цепи на берегу, по обе стороны моста, откроют беглый огонь и удержат противника на месте. Тем временем вы успеете пустить в ход ручные гранаты. Мы прибежим на помощь и, будьте уверены, оттесним их. Дадут деру! Но главная часть операции, повторяю вам еще раз, — это захватить пушку. Надо ловко подползти к часовому и прикончить его одним ударом. Кто вызывается на это дело, братцы? Пароль — «Градчаны».

Пуркине, Кнеборт, Шпачек, Бурианек… Вызвалось девять человек. Вполне достаточно для ударной группы.

Вызвавшиеся пишут открытки домой. Последний привет. Открытки засовывают в фуражку. Так повелось еще в старой армии, перед атакой солдаты писали прощальные письма. Тот, кто возвращался живым, вынимал письмо из фуражки и рвал на мелкие клочки.

«Привет, дорогая Маня.

Вы всегда были добры ко мне. Горячее спасибо за это. Сегодня в полночь я убит в атаке на Глоговец. Две трети нашего батальона тем временем бражничали в трактирах Леопольдова. Будьте счастливы!»

Другую открытку Пуркине пишет матери, передавая приветы всем родственникам.

Крадучись, мы выходим из теплого домика. На берегу холодно, нас пробирает дрожь. Сегодня день св. Николая. Дома у нас, наверно, студенческие вечеринки, полночный маскарад, с ангелом, чертом и св. Николаем. Сюрпризы, подарки.