Карел Конрад - Отбой!

И Пуркине написал новое прошение. Он несколько развил и расширил мотивировку, надеясь, что в такой редакции ходатайство скорее вызовет крик: «Вы безумец, вы сумасшедший!» вместо возгласа «белая ворона».

Мы смеялись, когда Эмануэль читал нам свое прошение, но он вдруг нахмурился и сказал:

— Я все это думаю всерьез, вот что. Все до последнего пункта.

Тем смешнее представлялся нам тот факт, что искренние слова прошения, этот крик свободолюбивой души, несомненно, произведет в канцелярии наместника впечатление выходки душевнобольного.

Вот точный текст прошения:

«В канцелярию его превосходительства имперско-королевского наместника в Праге.

Ввиду того что мое ходатайство о лишении меня дворянского звания и именования меня впредь не дворянином Пуркине, а гражданином Пуркине не было удовлетворено в Лоунах окружным начальником господином Ольдржихом Каваном и мне было предложено обратиться в вышестоящую инстанцию, направляю вам свое ходатайство с дополнительной аргументацией.

1) В наш век всякие титулы нелепы.

2) Мой предок, натуралист Ян Эвангелист Пуркине, умер без дворянского титула, о чем доселе свидетельствуют его надгробная надпись, памятники в Праге, Вроцлаве и Петрограде.

3) Дворянское звание создает привилегированные условия жизни и тем способствует вырождению потомства.

4) Мой предок был депутатом чешского сейма от Вельв. округа, что указывает на его подлинный демократизм.

5) Русский орден Владимира он получил раньше, чем австрийский.

6) Дворянское звание было пожаловано ему 26.VII.1869 года, то есть через два дня после смерти.

7) В нашем будущем чешском государстве, по примеру Франции, дворянства не будет.

8) Податель сего вообще не считает себя лично заслуживающим дворянского звания.

9) Дворянское звание было пожаловано покойным императором, и, после перемен на троне, наследственный характер этого дворянства сомнителен.

О моем предыдущем прошении свидетельствуют документы, хранящиеся в лоунской окружной управе. Не жалея сил и средств, я буду добиваться удовлетворения этого ходатайства.

Нижеподписавшийся настоятельно просит о скорейшем рассмотрении дела.

Ходатайство добровольное, на меня никем не было оказано давления.

Той же ночью Пуркине совершил пешую прогулку до Сланого и обратно, а на другой день, тоже пешком, отправился в Прагу, ничем не подкрепившись, кроме мясного бульона, не отдохнув и даже не вычистив платья и обуви. Он хотел довести себя до полного изнеможения и выглядеть как можно слабее и болезненнее.

Сначала он еле передвигал тонкие, комариные ноги, но вскоре втянулся в обычный ритм своей энергичной походки и зашагал размашисто и уверенно. Когда мы расстались за городом, Эмануэль уже шел твердо, преодолев усталость и голод, исполненный воли и решимости. Скорее бы его исключили из числа офицеров! Отвращение к войне, переполнявшее Эмануэля, придавало ему сверхчеловеческую выдержку. Он проявил изумительное пренебрежение к боли и усталости — прошел пешком еще шестьдесят пять километров до Праги.

На голове у него красовалась фуражка с большой дырой, в петлицах — обломанные звездочки, по которым с трудом можно было разобрать, каков его офицерский чин.

В карманах у Эмануэля были девять образчиков различных минералов, револьвер с тремя пустыми гильзами и блокнот с заметками на ботанические темы. На первой странице, где печатными буквами стояло имя владельца, он зачеркнул жирным крестом слово «дворянин».

Кроме того, в потайном кармане у него был маленький флакон с заветным зельем. Перед самой Прагой он его выпьет, а флакон выбросит.

Денег у Пуркине не было ни гроша и ни крошки хлеба. Только неразлучную палку он взял с собой, — нога иногда еще ныла.

В канцелярии наместника Пуркине вошел в приемную и попросил свидания с его высокопревосходительством.

Эмануэль с трудом стоял на ногах и поспешил ухватиться за перегородку. От нашего города до Праги шестьдесят пять километров, а до Сланого и обратно — пятьдесят, итого Пуркине отмахал сто пятнадцать километров. Две бессонные ночи, три голодных дня сделали свое дело: он выглядел совершенно измученным. Одежда его была вся в пыли, глаза помутнели.

Эмануэль усмехнулся, и в уголках его губ показалась пена.

— Главное начальство здесь господин наместник, не правда ли? Меня направил к нему лоунский окружной начальник господин Каван, — сказал он вежливо, но с усилием.

— А в чем дело?

— Я хочу подать ему прошение.

Возникло краткое препирательство. Эмануэль хотел вручить прошение только собственноручно. В разговоре с чиновником он тщательно взвешивал слова, стараясь говорить не вполне нормально и вместе с тем не проявлять преждевременно явных признаков помешательства. Это могло бы сразу навести на мысль о симуляции, а с симулянтами, как рассказывал еще Пепичек, разговор короткий: их «лечат» промыванием желудка, дабы отбить у них охоту притворяться.

Эмануэлю хотелось видеть, какое впечатление произведет его прошение на самого наместника, он не намерен был лишиться этого удовольствия, потому что гордился своим прошением и возлагал на него большие надежды. Скорее бы избавиться от военной формы и дворянского титула!

Разговаривая, Пуркине с трудом преодолевал овладевшее им оцепенение и буквально выдавливал из себя каждую фразу; слова казались ему каменьями: Пуркине удивлялся, как легко ворочает ими принимавший его чиновник.

Убедившись наконец, что ему не остается ничего другого, он вручил бумагу правителю канцелярии. Тот прочитал прошение и пристально посмотрел в бегающие глаза Эмануэля.

— Попрошу вас присесть, ваша милость, дво-ря-нин Пуркине.

Эмануэль протестующе покачал головой.

— …Придется минуту подождать, я поговорю по телефону с его высокопревосходительством.

Эмануэль сел. Ноги у него заметно дрожали. Еще поднимаясь по лестнице, он боялся, что потеряет сознание, и с трудом нашел в себе силы для спора с чиновником. Сейчас ему казалось, что он погружается в туман, в глазах рябило. (Видно, он все же воспользовался дедовским рецептом.)

Прошло минут пятнадцать. Пуркине дремал с открытыми глазами. Неожиданно его схватили две пары крепких рук. Вместо того чтобы звонить его высокопревосходительству, правитель канцелярии вызвал санитарную карету.

Санитары надели на Эмануэля смирительную рубашку. Посмеиваясь в глубине души, Пуркине дал себя увести, даже не порадовав сбежавшихся чиновников и барышень какой-нибудь буйной выходкой.

В отделении гарнизонного госпиталя для душевнобольных, подкрепившись едой и сном, Пуркине сдержанно и настойчиво протестовал против насилия.