Карел Конрад - Отбой!

— Вот интересно: швы на ней такие же, как на австрийской.

В тот день он послал открытку Губачеку, впервые с тех пор как мы разошлись с Пепичком во взглядах.

На обходах, когда нам попадалась по дороге горка или холм, который нужно было осмотреть, Эмерих с видом испытанного разведчика первым бежал туда и давал сигнал взрослым, находившимся внизу. Мальчик был в восторге от своего активного участия в жизни батальона. Добровольцы его любили, но Эмерих постоянно держался около Эмануэля и Кнеборта…

Наступил сочельник, предпраздничный день. Но его очарование нас не тронуло, мы даже не заметили его. Словно что-то сместилось в нашем сознании, — смотришь на красную елку, увешанную игрушками, сластями и свечками, и с трудом осознаешь, что сейчас рождество.

После праздничного ужина нам выдали по сотне сигарет и по два десятка сигар на брата. Фельдфебель Боздех декламирует с кафедры, где когда-то восседали грозные учителя этой школы.

Сдается мне, что его мимика уже не так выразительна и жестикулирует он не с таким воодушевлением, как в Праге, когда впервые выступил перед нами; уже не так эффектно он прижимает руку к сердцу, этот жест теперь получается каким-то вялым.

Солдаты и офицеры без интереса слушают, как он декламирует; постепенно все расходятся, остается только сам Боздех, Пуркине, Эмерих и Кнеборт. Потом исчезает и Кнеборт.

Добровольцы уже тащат из кухни ведерки черного кофе, — на этот раз кофе будет всюду, не только в кабаках «с дамским обслуживанием». Сегодня первое рождество после освобождения, первое рождество без габсбургской монархии. Каждому хочется веселиться, петь и до утра пировать с друзьями.

Эмануэль и Эмерих лежат на соломе. Мальчик получил сегодня от добровольцев кучу «елочных подарков» и был приятно удивлен. Пуркине сердечно беседует с ним, точно отец с сыном. Он, видимо, рассказывает мальчику что-то страшно интересное о животных. Эмерих слушает, не сводя глаз с Пуркине.

За окном свистит метелица. Входит Кнеборт, отряхивается у печки, держится в стороне. В чем дело? Может, ему не хочется нарушать мирную беседу Пуркине с мальчиком или просто нет настроения разговаривать? Наконец он обращается к нам, и в его голосе скрытое огорчение:

— Вот что я нашел, глядите. Это растеряли наши ребята.

Он показывает около десятка ручных гранат. Их непрочные жестяные крючки, за которые гранаты привешиваются к поясу, оторвались, и гранаты бесшумно упали в снег.

Перед входом в публичный дом — длинная очередь, рассказывает Кнеборт. Добровольцы, держа в зубах двадцатикроновую монету, приплясывают от холода и нетерпения. Когда Кнеборт возвращался обратно, очередь все еще стояла и почти не уменьшилась. Многие нетерпеливо покрикивали: «Эй, скоро ли?»

Потом все запели:

— Нет, ребята, по случаю рождества надо затянуть что-нибудь божественное. Давайте колядку или псалмы! — закричал кто-то, кажется, вечный шут Шарох.

Очередь ответила одобрительным гоготом.

— О господи! Я, кажется, перекусил монету, — проворчал голос в очереди, и опять его покрыл оглушительный смех.

— Не знаю, что они сейчас поют, я пошел прямо домой, — заканчивает Кнеборт. Он укладывается рядом с Эмерихом и слушает Пуркине, который никак не реагировал на его рассказ.

Поглаживая усы, Эмануэль продолжает свое повествование. Эмерих хочет знать, какое животное самое умное и понятливое. Эмануэль отвечает ему, что на основании многолетних наблюдений наиболее разумными изо всех четвероногих считаются шимпанзе. Второй по порядку — орангутанг, третий — слон, за ним — горилла и собака.

Бобер в этой таблице — шестой. Как так? Эмериху не верится, он удивлен и даже разочарован. Кошка в таблице стоит на десятом месте, а какой-то бобер, доселе фигурировавший в представлении мальчика главным образом как имя прилагательное во фразе: «Он надел бобровую шубу и сел в сани», этот неведомый бобер умом далеко превосходит кошек и лошадей? Эмериха не радует такая новость! Ведь бобер — урод, у него тупое безволосое рыло, а зубы как у крысы. Бррр!

Пуркине рассказывает мальчику об осмысленных и согласованных действиях бобров (Castoridae). Кнеборт тоже прислушивается с интересом. Когда Эмануэль замечает, что слушателей живо увлекает рассказ о природе, голос его становится проникновенным, повествование почти поэтическим. Он словно произносит оды миру животных. Да, он настоящий поэт в своей области! С поразительным энтузиазмом он всегда старается разузнать все, что возможно, о живых организмах. «Как можно доискиваться правды в сердцах человеческих, если ты не знаешь ее о животных и растениях, — организмах менее сложных, чем человек, но не менее достойных внимания и любви», — говаривал Эмануэль. Даже самые некрасивые животные заслуживают симпатии, от них зачастую больше пользы и радости, чем от некоторых людей. Взять хотя бы бобров, которые так не нравятся маленькому Эмериху. Какие чудеса показывают эти четвероногие кудесники ежедневно в водах и на берегах американских рек! Какие они смелые строители и хитроумные дровосеки: ведь бобры умеют свалить дерево в метр толщиной — подгрызают его с одной стороны так, что оно валится. Потом они «распиливают» это дерево, втыкают колья в дно реки, переплетают их хворостом и ветками, которые обгрызли с деревьев, да еще «цементируют» эту запруду галькой и известняком. А какие они ловкие эквилибристы и акробаты! В цирке они пожинали бы лавры не хуже заправских циркачей и, наверное, понравились бы публике больше, чем гимнасты на трапеции.

Эман так увлекательно описывал жизнь бобров, что заинтересовал и Кнеборта. Ребенок и взрослый слушали, затаив дыхание.

Одиннадцать часов вечера. Печь излучает тепло, на улице трещит мороз. У Эмериха смыкаются глаза. Уснул. И поясок со штыком не снял.

Друзья подбрасывают в печку несколько совков угля и выходят на улицу. Все равно сегодня не уснуть.

Они молча шагают рядом.

Студентка Мария известила Пуркине, что письмо передано по назначению. Правда, не самому министру Клофачу, а его секретарю. Она прислала Эмануэлю листовку Чехословацкого студенческого союза, где цитируется декрет правительства о праве всех студентов вернуться в Прагу и приступить к занятиям. Пуркине показал ее Вытвару, но тот, не скрывая раздражения, отказался даже читать.

Офицеры решительно не хотят отпустить Пуркине, прекрасно зная, какого бойца потеряют. Они злятся и не желают разговаривать с ним. Жаль, что он не дает повода для придирок, хорошо бы прикрикнуть на него, припугнуть, заставить выбросить из головы Прагу и ученье.