Карел Конрад - Отбой!

Вот все уже и в прошлом! Служба в добровольческой армии стала лишь воспоминанием, и лучше не будить его, потому что тогда услышишь грубый окрик: «Осел, надо было кинуть в окно парочку гранат!» Именно этот окрик воскреснет в памяти, а не добродушная улыбка Кнеборта или маленького Эмериха, не фигуры старух в Глоговце, что носили нам чай с можжевеловым сиропом, не смех Шароха и его грубоватые, но простодушные шуточки.

Ах, этот Шарох! Однажды, узнав, что Эмануэль просил товарищей сообщать ему всякие наблюдения и факты о животных, Шарох заявил:

— Вот я вам расскажу случай. Возле нашей парикмахерской была лавка с охотничьими припасами. Такая красивая витрина, прямо загляденье, ей-богу! Дробовики, двустволки, ланкастерки, духовые ружья, ну все, что душе угодно! И что бы вы думали? Однажды охотничий пес уселся перед окном и давай глазеть на все эти вещи. Глядит и не может глаз отвести. Все понимает, говорю вам! Сидел там как зачарованный, это было здорово! С полчаса сидел, все любовался на дробь и патроны, и даже хвостом не шевельнул.

Всем случай очень понравился.

— …А в лавке был его хозяин, — помолчав, сказал Шарох, — который велел псу ждать его на улице!

И он залился смехом, радуясь, как здорово всех разыграл, даже Пуркине.

Нет, нет, в памяти Эмануэля не воскреснут простодушные шуточки Шароха. Ему будет помниться лишь резкий окрик Дворжачка, чье разительное сходство с типом бурбона-офицера австрийской армии побудило Пуркине уже без колебаний покинуть батальон. Его стремительное бегство — не результат случайной вспышки чувств. Измученное тело, уязвленная душа Эмануэля — они твердили ему: настоящее не лучше прошлого, в этой армии та же тупая военщина и грубость, какие Эмануэль познал на службе в австро-венгерской армии. Выходит, Губачек прав: любая война — бессмыслица и низость!

Кони переходят на шаг. Пуркине идет с ними рядом, краснея от жалости к ним и ласково поглаживая их взмыленные спины.

Без всяких помех он добрался до вокзала и наутро был уже в Жилине.

Эмануэль в теплом вагоне. Он засыпает, измученный. И вдруг — что это? — сон нарушен звонкими переливами трубы. Пуркине выглядывает из окна. Солдаты. Но какие необычные! «Где же я? Не проехал ли я, часом, свою станцию, свою страну?»

Нет, он узнает — это легионеры, наши легионеры, вернувшиеся из Италии. Чистые, подтянутые бойцы в безупречном порядке садятся за еду. Льется песня, настроение уверенное, бодрое. Даже за едой солдаты заботливо равняют ряды. Вон они, совсем напротив.

Сонный Эмануэль почтительно снимает фуражку, к которой прикреплен польский значок — Белый орел.

Какая вера в завтрашний день там, напротив! Какая трогательная, прочная вера в будущее. Молодежь смеется, точно не зная проклятия прошлого.

Что за слова шепчет Эмануэль Пуркине?

Он видит, что эти свежие силы едут к Кежмарку, Подолинцу, Гнязде, к тем местам, которые покинул он. И Эмануэль шепчет им: «Счастливый путь!»

Поезд трогается. Пуркине дергает раму окна, с силой опускает ее. Он долго смотрит вслед солдатам, пока станция не исчезает из виду.

Его сухие, усталые, потрескавшиеся на морозных постах губы шепчут:

— Но настанет день, когда вы услышите, как по армиям всего мира разнесется чудесный приказ: «Отбой!» Вы почувствуете его всем сердцем, как вчера пережил свой уход я. Он будет для нас наградой за все минувшие дни, за все прошлое!

За все прошлое!

Трагический несчастный случай [171] Возвращаясь на мотоцикле в Прагу с раскопок неподалеку от столицы, Пуркине наехал в потемках на телегу, запряженную коровами. Чтобы не поранить животных, он пытался свернуть в сторону и сильно ударился о дышло. унес от нас 23 октября 1929 года молодого талантливого ученого, который мог дать отечественной науке еще немало ценных трудов.

Доктор Эмануэль Пуркине, внук ботаника д-ра Э. Пуркине, преподавателя Высшей лесотехнической школы в Белой под Бездезом, поступил в наш музей, помнится, в 1922 году, закончив несколько семестров медицинского факультета и перейдя на факультет естественных наук. Первоначально он хотел специализироваться на палеозойских земноводных, но вскоре его внимание привлекла остеология делювиальной фауны, и он решил заняться исследованием наших летучих мышей и насекомоядных. Эту тему, однако, ему пришлось оставить из-за недостаточности наших коллекций, и с тех пор Пуркине целиком посвятил себя остеологии копытных. Работая над этой темой, он пересмотрел и систематизировал остеологические коллекции плейстоценного отделения Национального музея, которые прежде были сгруппированы по территориальному признаку и требовали коренной пересистематизации. При этом Пуркине занимался разбором соответствующих кладовых музея и обнаружил много новых или еще неизвестных в литературе экземпляров, например, некоторые остатки cervus euryceros. В тот же период в Музей поступил череп из раскопок в Седлице близ Кутной горы. Пуркине посвятил этим находкам статью, которая была напечатана в «Журнале Национального музея». Одновременно он обнаружил несколько костей делювиального льва, но с этим открытием не выступал в научной литературе.

Затем он посвятил свое внимание метаподиям копытных, что и было темой его диссертации.

Покинув Национальный музей, Пуркине, после защиты диссертации, стал сотрудником Зоотехнического музея Высшей сельскохозяйственной школы профессора Ф. Билека и исследовал там развитие доисторических пород овец, о чем опубликовал статью в «Сельскохозяйственном архиве». В процессе этой работы он выявил интересный факт. У нас уже давно хранится экспонат, обнаруженный в Рыхнове над Кнежной и квалифицированный покойным директором Иозефом Кавкой как capra jourdani (азиатская коза мархур). Пуркине с полной достоверностью установил, что это не коза, а овца, в частности ovis strepsiceros. Раскопки в Рыхнове — самое северное из доселе известных мест обнаружения этой козы.

В материалах опатовицких раскопок, где, как известно, кроме двух динотеров, находились еще различные мелкие кости, Пуркине выявил наличие Dicroceros (Palaeomeryx) furcatus Hensel, каковой дотоле был известен лишь по раскопкам близ Тухоржиц. По коренным зубам, найденным в шахте Фрауенлоб близ Духцова и, как предполагалось ранее, принадлежащим Elephas antiquus, Пуркине с несомненностью установил остатки мамонта Elephas primigenius.