Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

— И чего вот я вечно лезу и лезу, — бормотала она, охая.

Перекрестилась в пустой угол. Ведь не дура она, соображает быстро, чистюля, даже хорошенькая, хоть и косит немного, сутулится. Конечно, Зинаида Леонидовна специально ее не разглядывала, так как вражда их дошла до того, что они друг на друга почти не смотрели. А модненькая какая, хорошо ее Аркашка одевает. Дубленку вон купил, на зависть, браслет черненый. Из коридора донеслись чугунные Надькины шаги. Дернулась в туалет, забурчала недовольно, ушла.

И уважение в девчонке есть. Недавно Зинаида Леонидовна возвращалась из магазина. Уже к подъезду почти подошла, а оттуда слепая Муратиха, сильно она за зиму сдала, бряк клюку свою — и выпустила, несмотря на веревочку. Надо было веревочку-то через руку продеть. А тут Ирка из такси выходит. И сразу палку поднимать. Зинаида Леонидовна схватила, что Иркин порыв был быстрее мысли. Воспитание всегда видно.

Надька снова притопала к уборной. Подергала ручку, сунулась злая в кухню — мне что, вообще в сортир не дождаться? Ночное из-под халата без двух пуговиц. Колода трепаная.

— Дай человеку свои дела спокойно сделать! — полушепотом завопила Зинаида Леонидовна. — Не дотерпеть, что ли? Все уже?

Резала яблоки плохонькие на шарлотку Олежеку. И куда ей теперь с дитем? Не женится на ней Аркашка, нужна она ему… Кому она вообще нужна, бездельница! Ведь днем и ночью дома ошивается. Сидит там, как в норе, тихонько. Чего делает? Сама Зинаида Леонидовна и на пенсии вкалывала на Металлическом. Вся страна горбатится. Надька вон воспиталкой в саду… Зинаида Леонидовна бросилась к туалету. Заколошматила туда что было сил, восстанавливая справедливость: да сколько ж можно!

А в воскресенье случилась жара. За десять дней до прихода лета. Солнце заливало комнату, и по радио сообщили, что в середине дня воздух местами прогреется до тридцати. Потом заиграли какой-то марш. Птичий гомон через форточку. Важенка села на кушетке, всклоченная, сонная. Какие-то неведомые токи проходили, бежали за окнами, она чувствовала их через толстый кирпич кладки, через бабкин мыльный раствор… или просто лето.

Два года не замечала его прихода из-за экзаменов, надрыва, желания поступить, потом удержаться. Два раза подряд у нее украли это чудесное начало — радость летнего пробуждения.

Решила еще до завтрака, пока не грянули эти “местами тридцать”, вымыть ванную и кухню, пол в коридоре, ее очередь дежурить. Так легко оказалось в это утро натворить добра, и нет прямее дорожки к бабкиному черствому сердцу.

Дымилась турка на синем газовом веночке. Важенка протанцевала с ней в комнату шагом польки. После завтрака прищурилась, оглядела окно. Новой жизни нужны жертвы. Иначе не начнется. Успеет, пока не приехал Аркадий — они собирались на залив.

Принесла теплой воды в тазике, тряпочки, брикет хозяйственного. Отстегнула шпингалеты. Немного подергалась на оконной ручке — ни в какую. Спрыгнула с табурета за Олежеком. Гегемон явился без майки, хорохорился — половину не разобрать из того, что он бормочет в усы, хохмит, наверное. Сходил за отверткой. Дернул так, что пыльные бумажные ленты падали стоймя, пожелтевшие, задубевшие от клейстера. Грязный поролон из щелей.

Утренняя свежесть мешалась с пылью, на рамах шелушилась краска, пели птицы, Олежек что-то производственное: листовой прокат, сортовой. Важенка смеялась. Лето.

Оттого, должно быть, на его звонок закричала в трубку почти нежно: Аркаша! Он удивленно помолчал. Потом долго кашлял и все равно сказал, что не приедет, и никакой залив ей сегодня не светит, что-то про своих детей.

— Да я бы знала, с кем-нибудь другим договорилась, такая погода. Да не могу я к девочкам в “Горку”… — В ней закипала ярость. — По кочану. Облом, все настроение… А с Купчино что? Чего ты не понял? С работой. Ты звонил насчет меня?

И тогда он, вдруг решившись, — все к одному! — вывалил как есть: не будет ничего до сентября, человек там прочно на месте, никак не подвинуть, надо ждать.

— Да они охренели, что ли? — закричала она. — Ты же все знаешь. Какой на фиг сентябрь!

Швырнула трубку на рычаг — урод! — всхлипнула.

В коридор бочком выбралась бабка, склевать хоть крошки ее истерики. Они мгновенно напитали ее, разрумянили. Заворковала, обмахиваясь газетой: Ирочка, что случилось?

Ее вырвало сразу, как только она успокоилась. А может, она перестала рыдать, потому что почувствовала дурноту. Дрожа, на цыпочках добежала до туалета. Потом долго сидела на коврике, в чистом запахе хлорки, уставившись взглядом на холщовый карман на стене, куда бабка складывала нарезанную газету вместо туалетной бумаги. Туалетная — дефицит, поди ее купи! На кармане по схеме вышита роза крестом, и она пристально ее разглядывала. Там разными цветами мулине были переданы все оттенки лепестков, и то, что один загнулся, тоже хорошо показано другими нитками.

Два дня назад она уже была у врача. Аркадий оперативно устроил ее по знакомству к гинекологу в Свердловку, ведомственную больницу, обслуживающую Смольный. К восьми вечера, тапочки с собой возьми и полотенце, Крестовский остров. От метро шла пешком, через майский нежный парк, где даже вечером щебетали птицы, у них гнезда и скоро птенцы, а что у нее? Позвонила снизу по внутреннему, пропустили, но долго сидела у запертого кабинета. Клиника светлая, с чистыми просторными коридорами, занавески в цветочек, диванчики, никого. Врач пристучала каблуками из-за угла, запыхалась, приветливая, из-под халата шерстяная юбка в клетку, красивая высокая прическа, как у Элеоноры Беляевой. Вы от Аркадия? Важенка кивнула и тут же подумала, что Аркадий, наверное, не первый раз присылает сюда жертв своего темперамента. Поэтому сначала она дергалась, все эти “с какого возраста половой жизнью” и прочий стыд. Но потом искреннее участие этой подложной Элеоноры подействовало, она разговорилась, согрелась об эту милую докторшу. Во время осмотра та воскликнула: думаю, что вот-вот у вас наступит менструальный цикл, ну, или совсем еще маленький срок, две-три недели, но, скорее всего, ждем месячных. С треском содрала перчатки. Важенка слетела с кресла. К ней вдруг вернулось всегдашнее оживление.

И голос звонче.

— В случае беременности? Аборт. Нет, не делала. Никогда. О риске? Да, знаю. Тогда, если что, через две-три недели? Ну, если не начнутся.

Почти бежала обратно через парк, в котором от земли уже поднималась вечерняя сырость. Старалась думать о близком лете, чтобы не обращать внимания, как непривычно, но уже знакомо с боков ноет грудь, немного набухшая, и как чувствительны соски, задевающие мягкую ангору джемпера. Воздух принес вдруг пахучее, весеннее. Где-то брызнули почки, выкинув бело-розовый цвет.