Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

Она смотрела, как он сглатывает, как движется его кадык, и страшно волновалась. Внутри нее точно шевелились какие-то растения. Процедила воздух между зубами.

— Горячо? — вскинулся он, показывая глазами на дымящуюся кружку.

— Все нормально, — сделала глоток.

Яблочные ломтики кружились в чашке. Уже распаренные.

Он замолчал, потянулся снова заправить ей за ухо прядь волос, но Важенка вдруг резко и прицельно перехватила его руку за запястье. Улеглась щекой в теплую ладонь, прерывисто вздохнула. Он скоро отнял эту ладонь и осторожно повел пальцем по ее губам. Важенка забрала ими сначала только подушечку, помедлила и полностью поместила палец в рот, еще не остывший от чая. До самого основания. Подняла на него глаза.

Горячо, прошептал он.

Ей не спалось, и почему бы тогда не сварить кофе. Покурить, если остались сигареты. Его лицо на подушке, как будто и не его, незнакомое, слепое, рот полуоткрыт. Дышит ли — дышит. Рассматривала подробно. Темный сосок, восхитилась формой, гладкая смуглая грудь, просто восхитилась, пух на щеке подсвечен утром, что там ему снится. Осторожно выбралась из-под его тяжести. Зажмурилась на начало солнца, брызнувшего из-за пыльной портьеры, из-за охтинских крыш, темных против света. Часов пять.

На полу белело кружево “анжелики”. Это когда чашки почти наполовину открывают грудь, а нижние косточки приподнимают ее для нежной ложбинки сверху. Вчера он долго сражался с этой “анжеликой”. Застежка не находилась, у этой польской модели она впереди. Потом вдруг вскрикнул, там, на груди, что-то разглядывая. Важенка обеспокоенно приподняла голову.

— Дельта реки Лены, — глаза его сияли.

Так в слабом свете ночника разбежались для него голубые сосудики, похожие на вертолетный снимок реки. Из глянцевых бабушкиных альбомов. Знаешь, бабушка с дедом всю жизнь проработали в Якутии.

Важенка в Митиной футболке бродила по квартире, заглядывая туда, куда еще не удалось. Комната бабушкина, трельяж в венце старых открыток. В свою не повел, там все — Лиля. В шкафу на плечиках ее платье, на полочке — комбинация и вязанная крючком кофта, сосновая канифоль в жестяной банке, полупустой флакончик “Дзинтарс”. Пустоватые стены, тонконогие кресла, этажерки. В гостиной темно-синие обои с вытертым золотом, картины, мебель уже побогаче, старинная. Корешки подборки “Науки и жизни” за зеленой вуалью аспарагуса. Латунные индийские вазы, мятая бронзовая чаша. Кухня и туалет люто прокурены. Высокие кружки с недопитым чаем, переполненные пепельницы, журналы, свернутые в рулончики, словно для охоты на мух, книги, книги.

Окна кухни выходили во двор. Просторный, квадратный. Важенка по-хозяйски проверила синюю крышу “жигуленка”. Лавочка у турника, через газон тропинка наискосок. Вчерашняя черемуха у трансформаторной будки. Только вчера она так же на рассвете выходила в этот двор с Никитиным. Солнце уже осветило верхушки дворовых тополей, сбившихся в стайку. Важенка пересчитала их.

Ночью сначала она помнила следить за руками, лицом, тянула носочек, продуманно выгибалась, множась в трельяжных зеркалах. Его глазами видела прядь у лица, ту, что весь день не давала ему покоя. Понимала, что сейчас ее не нужно за ухо. А потом шепотом, нежностью он утянул ее за собой. Цеплялась напоследок за мосточки рассудка, но нет — ухнула с них. Закрутила высокая вода.

Вроде поскуливала, потом стонала, дальше… Важенка вздрогнула и зажмурилась. Дальше — разгоряченная опала на него сверху, прямо к лицу — а давай долго? всю ночь! давай? Митя кивнул, и в полутьме показалось, что он улыбается.

Никто и никогда прежде не занимался в постели ею, ее удовольствием. И раньше могло полыхнуть, но желание в ней возникало точно само по себе, как будто больше никто не имел к этому отношения. Она не умела распорядиться его кайфом, не понимала, куда ей изнемогать дальше, чего ждать… лишь судорожнее хваталась за того, кто рядом. Лара и Тата не раз намекали на то, что там дальше, но привычка недоговаривать, запрет на тему закрывали ход к разгадке. Она и не знала, что есть такое оглушительное разрешение этому, такая точная цель. В конце ей хотелось твердить “люблю, люблю”, благодарить. Даже не Митю. Кто-то больший стоял за этой чувственной громадой. Важенка заплакала.

Она лежала на его плече в каком-то особенном размягчении тела и сердца, следила, как ходит по потолку свет ночных фар. Где-то далеко в туалете журчала вода в бачке. Показалось, что сию секунду через эту комнату, через спящего разметавшегося Митю, через нее саму проходит время, скользит, точно река. Она подумала об этом спокойно и даже милостиво, потому что раньше никогда не думала о прошлом, страшилась будущего, и вот теперь покачивалась в минутах настоящего почти без страха. Как же так, думала она. Обнюхала его ключицу, потом коснулась ее губами. Он отвечал, даже во сне. Как получилось, что все сошлось в одной точке, в одном месте, в одном Мите?

Неужели невозможно каждое утро смотреть вот на эту черемуху, на синий автомобиль у трансформаторной, на шесть тополей гуськом? На крыше будки различимы битое стекло и голубиные перья. Если дождаться осени, то черемуха и тополя засыпят мокрую крышу желтыми листьями.

Почти услышала голоса за дверью: Митин, счастливый свой, гуканье маленького. Она у порога собирает их на прогулку, выпроваживает, чтобы стряпать обед. Это от бабушки: не варить — стряпать обед. В доме пахнет глажеными пеленками, молоком, паркетной мастикой. Она сделает к чаю булочки с яблочным повидлом. Там в конце, после того как намажешь повидло на прямоугольник теста, нужно защипнуть его со всех сторон и завернуть такую улиточку.

Стояла у окна, положив обе руки на живот, как делают взрослые беременные девочки.

— А почему Важенка?

— Ну, потому что Важина! — Важенка, угнездившись затылком в Митиной подмышке, разбирала и так и эдак его пальцы на левой руке.

— А ты знала, что так называют самку северного оленя, знала?

— Знаю, да, — сказала Важенка, недовольная тем, что Митя высвободился и полез куда-то наверх, к полкам над бабушкиной кроватью.

Не найдя того, что искал, переместился к огромному книжному шкафу с ажурным кокошником и набалдашниками сверху по всем четырем углам. Шкаф занимал почти четверть комнаты. Наконец нужная книга отыскалась.

Сидя на ковре, Митя с чувством читал:

— “Северные олени — единственные представители оленьих, у которых корону из рогов носят не только самцы, но и самки! Важенки ходят с рогами всю зиму, тогда как самцы после гона сбрасывают их. Это помогает важенкам удерживать более сильных, но безрогих зимой самцов от покушений на выкопанный обед — лишайники, ягель. Ведь зимой ей приходится добывать еду и для себя, и для детеныша”.