Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Арвед в больнице, — как бы между прочим говорит Вилге.

— Что с ним? — тем же тоном осведомляется Леопольд, словно разговор идет о чем-то обычном.

— Инфаркт, но сейчас он уже молодцом, он у нас крепкий.

Инфаркт!У Леопольда замирает сердце: инфаркт ассоциируется с опасностью, от инфаркта умирают, отец был при смерти…

— Почему никто не сообщил мне? — чуть ли не кричит он.

Вилге пугается, путано что-то объясняет, говорит, что к нему собирался зайти Лембит, но затем выяснилось, что опасность миновала, и они подумали — зачем зря волновать Леопольда. Леопольд не верит ей, просто они не вспомнили о нем, как будто его и не существует, он выключен из семьи, он отрезанный ломоть, с ним не считаются. Он спрашивает, в какой больнице находится отец. Вилге объясняет, и тогда в ушах у него начинает звенеть слово, на которое он поначалу не обратил внимания, теперь же, когда напряжение спало, это слово всплывает с пугающей ясностью — крепкий! О старых людях говорят «крепкий». Да, отец еще крепок. В самом деле, для такой молодой женщины человек, который почти на двадцать лет старше нее, — крепкий старичок.

— Где это произошло? — спрашивает Леопольд.

— К счастью, дома, в постели… — Вилге на миг умолкает, словно она сказала что-то лишнее, затем торопливо поясняет: — «Скорая помощь» приехала сразу же, у них новое оборудование, можно тут же оказать первую помощь, вроде как маленькая больница на колесах, да ничего особо страшного и не было!

Леопольд представляет себе, как пожилой человек ложится с молодой женой в постель, любой ценой пытаясь доказать ей, что он еще не утратил силу, но сердце, именно сердце не повинуется ему — он как загнанная лошадь, которая, собрав последние силы, должна перевезти воз через грязную ухабистую дорогу. Хозяин знай себе подгоняет ее кнутом, лошадь делает отчаянное усилие и падает. Леопольд поворачивается к Вилге и видит пышущую здоровьем женщину, тело которой еще далеко от увядания; видит плотоядные губы, зажавшие сигарету, тщательно подведенные глаза, которые только и ждут случая, чтобы пустить колдовские стрелы, правда, сейчас глаза задумчивы, серьезны, но, наверное, было бы неприлично, гляди они сейчас иначе.

Интересно, есть ли у нее любовник, с желчной, самому себе неприятной иронией думает Леопольд.

Вилге рассказывает, что не раз убеждала Арведа отказаться от дальних рейсов и подыскать работу полегче, какой смысл гоняться за деньгами, когда у них есть все необходимое, но Арвед и слышать об этом не хотел, теперь придется отказаться от этих изнуряющих поездок. Лембит говорил, что в наше время первый инфаркт это как бы первое предупреждение, призывающее человека жить поскромнее, и посильная физическая работа это как раз то, что ограждает от повторного инфаркта. А ведь у нас сад, добавляет Вилге, и это звучит так, словно заботы о здоровье Арведа теперь отпадут.

Мальчуган садится Вилге на колени и начинает молотить ее кулачками. Вилге ловит его руки, мальчишка пытается высвободить одну, затем вторую руку, в конце концов ему это удается, и он с силой ударяет мать в грудь. Мальчишка хохочет, очевидно, у них такая игра, но видеть это Леопольду неприятно, ему вспоминается, как в детстве ему внушали: кто ударит своих родителей, у того рука из могилы прорастет; вспоминает, как ходил на кладбище и в страхе озирался, боясь увидеть протянутые из могилы руки.

— Есть хочешь? — спрашивает Вилге. Леопольд отвечает, что только что поел. — Но кофе, может, выпьешь, — предлагает она, ставит ребенка на пол и, не ожидая ответа, идет на кухню. Малыш забирается на колени к Леопольду, сжимает кулачки, чтобы ударить его, но на этот раз игры не получается, и мальчик принимается реветь. Вилге через дверь заглядывает в комнату.

— Что-то он у тебя агрессивный, — замечает Леопольд.

— Наверное, переутомился, целый день носился по двору. — Вилге берет мальчика на руки и уносит.

Из ванной слышится недовольный голос матери и капризный плач ребенка. Семейные голоса, размышляет Леопольд, и внезапно его поражает: он же не слышал от ребенка ни единого слова, лишь какие-то невнятные звуки; он вспоминает те редкие случаи, когда заходил сюда, но и они ничего не проясняют. Может быть, у него какой-то дефект и он и не умеет говорить, думает Леопольд с непонятным страхом, и родители это скрывают. Но тут из ванной доносится бранное слово, выкрикнутое мальчишкой, как странно слышать это из уст ребенка, или, может, Леопольд ослышался? Во всяком случае, никакого дефекта у него нет, просто неразговорчивый парнишка. Да и отец не был болтуном.

До чего же все-таки избалован этот ребенок, удивляется Леопольд, ведь по отношению к ним с братом и отец и мать были очень строги. Смешно, что у них с мальчишкой один отец, а какие разные семьи, их объединяет лишь формальное родство. Родственники по крови (как нелепо это звучит, хотя и правильно) должны быть ближе друг другу, нежели люди совсем посторонние, — как-никак хромосомы, генетический код… В действительности же…

Вилге расставляет на столе чашки, наливает кофе.

— Думаю, он сегодня быстро заснет. — Это относится к сыну.

— А по вечерам он здорово буянит? — спрашивает Леопольд.

— Ага, у него такой живой характер. — В действительности это означает — избалованный и капризный, мысленно добавляет Леопольд. Ну, об отце и ребенке поговорили, теперь, видимо, очередь дойдет и до него. — А как твои дела? Все рисуешь? Живешь в своей комнатушке? — спрашивает Вилге.

Леопольд рассказывает, что в общем жизнь идет неплохо, картины принимают на выставки, кое-кто покупает их, вот и сегодня приходил какой-то мужчина и купил картину, после минутной паузы с важностью сообщает Леопольд.

— Значит, скоро станешь таким же известным, как твой брат, — шутливо бросает Вилге.

— Стараюсь, — так же шутливо отвечает Леопольд. — Но для этого придется постараться. — Его больно задевает это сравнение со знаменитым братом, но в словах Вилге, вероятно, есть немалая доля истины — возможно, он и впрямь в глубине души постоянно завидует брату и вырваться из тесного круга прежней жизни его побудило желание увидеть и над своей головой ореол славы (ведь многие художники люди известные), и поэтому в работе им движет тщеславие, жажда признания и зависть, хотя сам он убеждает себя, что пишет картины лишь из святой любви к искусству.

— Сегодня мы представили картины на весеннюю выставку, — спустя мгновение говорит он. — Поглядим, выставят ли их; это как спортивное соревнование, где лучшие выходят в финал, немало зависит и от того, кто в составе жюри, каков их вкус, и потому попасть на выставку в некотором роде лотерея, — объясняет он Вилге, хотя и понимает, что от его слов попахивает кокетством, саморекламой и в глазах невежды это выглядит некоей игрой, но остановиться ему уже трудно.