Денис Драгунский - Третье лицо

Она лежала в постели, поставив на колени ноутбук, вполглаза читала очередной бездарный роман, красила желтым самые вопиющие пассажи и думала о своем муже. Она любила его и жалела, что ему так не повезло. «Вот ведь, женился на молоденькой! И как налетел! Такая развалюха…» — с горькой иронией шептала она сама себе. Она точно знала, что скоро умрет. А после ее смерти в эту квартиру въедет какая-нибудь дрянь. Или еще хуже: муж запьет от тоски. Потому что он ее очень любил, сидел у нее в ногах, когда она хворала, поил ромашковым чаем, давал микстуру с ложечки. Она закатывала глаза и говорила: «Мне не дышится!», а он шептал: «Анечка, только не покинь меня, умоляю, я без тебя погибну…»

Однажды днем, когда мужа не было дома, Анна Николаевна почувствовала себя совсем плохо. Скорую вызывать не хотелось, потому что непонятно, что сказать. Голова? Сердце? Острый живот? Да нет же! Мне просто плохо! Я просто умираю! Но так говорить нельзя. Еще психовозку пришлют, ну их.

Тогда она из последних сил позвонила любимой и верной школьной, а потом студенческой подруге Наташе. Наташа была незамужняя женщина со взрослой дочерью, которая два года назад вышла замуж в Уруг- вай. Наташа ее родила на втором курсе то ли от соседа по лестничной клетке, то ли от девятиклассника, который приходил на кружок по лингвистике. Так и говорила, что не помнит.

— Тусик, — сказала Анна Николаевна. — Тусик, я умираю.

— Брось, — ответила Наташа. — А хочешь, приеду вечером? Винца привезу, а?

— Не в том дело, — простонала Анна Николаевна. — Послушай меня. Слушай меня внимательно. Когда я умру, не оставь моего Сашеньку… Прошу тебя. Умоляю.

— В смысле? — Наташа и в самом деле не поняла.

— Он такой хрупкий, такой беспомощный. Много денег, но никаких реальных навыков жизни. Он сопьется в одиночестве. Его охмурит какая-нибудь курва. Перепишет на себя квартиру и дачу и выкинет его из дому. А он пожилой! Тусик, умоляю тебя, когда я умру, ты выходи за него замуж… Вот сразу! Как сорок дней пройдет, переезжай… Даже как девять дней… Вообще не жди, сразу после похорон… Или даже до!

— С ума сошла!

— Ты-то хоть меня не предавай! — зарыдала Анна Николаевна. — Обещай мне!

Наташа поняла, что тут лучше не спорить.

— Да, Нюсик, — сказала она. — Хорошо. Обещаю. Даже вот прямо клянусь.

Закончив разговор, Наташа покрутила пальцем у виска, потом вытянулась на старом плюшевом диване; тренькнула пружина.

Она посмотрела в окно, где торчали трубы ТЭЦ и висели провода ЛЭП. Потом — на низкий потолок с незакрашенной протечкой от соседей. На мебель — белый икеевский стеллажик и бабушкин полированный трехстворчатый шкаф. Вспомнила дочь, которая никогда не приедет из этого Уругвая: «Да, понимаю тебя, девочка моя, от такой унылости хоть куда сбежишь, хоть с кем…» Подумала о подруге Нюсе, она же Анна Николаевна, о ее муже, архитекторе. Он был красивый, почти совсем седой, с косичкой как у Карла Лагерфельда. Наташа вспомнила — прямо будто глазами увидела — их квартиру в новом доме, в тихом переулке недалеко от Донского монастыря; она бывала у них не так уж редко, два-три раза в год самое маленькое; Нюсик и в самом деле любила Тусика, не зря же она сделала вот такое удивительное предложение… Да, у них было красиво, просторно, и вид из окна совсем другой: деревья и вдали — купола.

Потом раскинула руки, подняла ноги кверху. Сделала «березку», потом «велосипед». У нее почти совсем не было живота. Потом она сняла шерстяные носки. Поглядела на свои ноги, взяла телефон и позвонила в соседний салон красоты, записаться на педикюр.

Педикюрша была свободна в семь вечера.

Пока Наташа сидела, погрузив ноги в пластмассовую ванночку с горячей мыльной водой, и слушала по радио какие-то песенки, прикрыв глаза и ни о чем не думая, ни о чем, кроме того, что ей мягко и приятно стопам и пальцам, — пока она так сидела, Анна Николаевна встала с постели, поправила подушку и одеяло и пошла на кухню.

Нажала клавишу на электрическом чайнике. Достала из холодильника кусок сыра бри. Положила на кусок пумперникеля, предварительно разогрев его в микроволновке. Чайник вскипел. Она сунула в чашку пакетик «Моргентау», налила кипятку и подумала, что, может быть, у нее все болит вот от этого жранья деликатесов на ходу. Вот бы сварить овощной супчик, сделать бефстроганов с картофельным пюре… Но уже поздно учиться вести хозяйство как нормальная женщина. Тем более что Саша не любит всю эту домашность, это он ее приучил не обедать, а перекусывать.

Кстати, времени уже половина восьмого, где он?

Анна Николаевна поплелась в спальню за мобильником и только взяла его в руки, как он зазвенел и высветился портрет мужа.

— Саша! — сказала она жалобно. — Ну где же ты?

— Анна Николаевна, — сказала секретарша. — Вы только не волнуйтесь…

— Что?! — закричала она и заплакала.

Секретарша, давясь словами и сама чуть не плача, ей все объяснила.

Анна Николаевна вдруг почувствовала себя совершенно здоровой. Ей даже самой стало странно. Нет, нет, она была потрясена, поражена и раздавлена, она обливалась слезами горя и ужаса — но у нее ничего не болело и не было этого жуткого страха, что она вот сейчас умрет. От этого было еще страшнее.

В заднем кармане Наташиных джинсов зазвонил мобильник. Слегка извернувшись — педикюрша как раз обтачивала ей левую пятку, — Наташа вытащила телефон.

— Тусик! — услышала она рыдания Анны Николаевны. — Тусик, родненький, приезжай скорее! Он… Он умер!

— Что?

— На работе. Инфаркт. Приезжай, миленькая. Ты у меня одна осталась…

— Сука!!! — вдруг заорала Наташа и так топнула ногой в ванночке, что мыльные брызги попали педикюрше на пластмассовую прозрачную маску, в которой она работала. — Сука, в гроб вогнала мужика своими хворобами! Психичка!

Нажала отбой и сунула мобильник в карман.

— Ктой-то здесь психичка? — возмутилась педикюрша, отирая капли с маски.

— Все, не надо ничего! — Наташа выдернула ногу из ванночки.

— Как скажете, — пожала плечами педикюрша. — Однако оплачено.

— Да, да, — сказала Наташа. — Извините, пожалуйста.

Снова сунула ногу в уже не горячую воду, снова прикрыла глаза.

Попыталась вспомнить квартиру Анны Николаевны и ее теперь уже покойного мужа, вспомнить вид из окна, который она на миг возмечтала своим — но не получилось. Умом все помнила, а перед глазами не вставала прежняя картина.

В Уругвай, что ли, двинуть?

из подсмотренного и подслушанного

и вскакивают в вагон.

У обеих в руках толстенные пачки чего-то распечатанного и с трудом запихнутого в прозрачные папки.