Денис Драгунский - Третье лицо

— Вы кто?

Он обошел стол, протянул руку, улыбнулся:

— Привет, родственница!

Это был Дубасов, старший двоюродный брат Славы с материнской стороны, поэтому у него была другая фамилия.

— А где Слава? — спросила Марина вместо «здрасьте».

— Едет, едет, — успокоил Дубасов.

— Это я знаю! — возразила Марина. — Он мне позвонил в три, когда выезжал. Сказал, что будет самое позднее в семь. А сейчас половина десятого.

— Надо ему позвонить.

— Я ему звоню все время. Глухо. Наверное, там какие-то зоны без связи.

— Наверное. — Дубасов кивнул. — Может, коньячку?

— Не хочу.

— А я возьму, с вашего позволения.

— Мы же на «ты»! — вдруг разозлилась она.

— Да, да, конечно. Так что, тебе взять? Нет? Но я все равно возьму… — Он пошел к стойке, стал что-то объяснять бармену.

Марина вдруг подумала: а что Дубасов здесь делает? Зачем он тут? Ах да. Он же свидетель на свадьбе. Ему поручено привезти кольца. Они со Славой выбирали по интернету, а платил со своей карточки «кузен Дубасов», как называл его Слава. Поэтому и кольца доставили домой Дубасову. Почему? Она не спрашивала, да и какая разница. Вон коробочка торчит у него в кармане, издалека видно. Сейчас он ей отдаст кольца и уедет, и она опять останется одна.

Одна, одна!

Она очень сильно влюбилась в Славу, прямо с первого взгляда, и сейчас его любила, но, господи твоя воля, сколько сил ей стоило дотащить его до свадьбы!

Понятное дело. Кто она и кто он? Так ей мама говорила и отчим Федор Николаевич. Лучшая подруга Танька ей то же самое говорила, но с присказкой: ничего, обломаем. « Облома-а-им! » — вот так.

Она была красивая, но — просто учительница младших классов. А Слава работал в областной администрации, начальником — небольшим, потому что уж очень молодой: выпускник позапрошлого года. Сам он был московский; в этом был какой-то фокус для карьеры, он должен был ровно год оттрубить у них, а потом в Москву — кажется, в мэрию, — а оттуда уже дальше. У него папаша был ой-ой-ой кто, замминистра! Марина со Славой познакомилась, когда он в их школу приезжал передавать компьютеры по благотворительности. Они сразу друг на друга запали, само все получилось, слово за слово, кафе-прогулка-гости…

Он, конечно, думал, что будет легкое приключение, тем более что она на два года старше. На два года и восемь месяцев; если честно, почти на три. Она ему не сразу сказала. А когда сказала, он даже обрадовался, что не юную девочку соблазнил и теперь что-то должен, а просто — свободные отношения со взрослой женщиной.

Она его сильно любила, и он ее вроде тоже, смотрел в глаза, говорил разные нежности, но все равно она чувствовала, что совсем одна. Хотелось все бросить. Сказать: «Спасибо, Славочка, за любовь и радость, вот доработаешь свой год у нас — и прощай. Отпускаю!» Красиво. Благородно. Будет что вспомнить.

Но подруга Танька сказала: « Облома-а-им! » И обломала. Она с ним сама поговорила. Встретила его после работы как будто случайно; прошлись полквартала пешочком. Танька не объяснила Марине, какие у нее там были аргументы и факты. Коротко так усмехнулась: «Убедила. Не спрашивай». Марина и не спрашивала, чего тут спрашивать: Танька жила с главным областным бандитом. Через три дня Слава сделал предложение. Через неделю поехали в Москву знакомиться с родителями и, кстати, с Мишей Дубасовым. «Дубасов, мой кузен!» — сказал Слава; тот поцеловал ручку, они перешли на «ты», а потом он в прихожей шепнул Марине:

— А ты неплохо держишь удар, родственница.

Она сначала не поняла, какой удар. Может быть, будущие свекор и свекровь как-то не так с ней разговаривали? Да, свекор почти ни слова не произнес. Но она ничего не заметила и Славе своему ничего не сказала.

Хотя после этих слов снова подумала, что она одна.

Год, который Слава должен был отработать в этом городе, скоро кончался, месяц оставался, даже меньше.

Свадьбу спланировали в самом узком семейном кругу. Родители Славы. Ее мама и отчим. Свидетели — Танька и Дубасов. Ну, и жених с невестой. Всего восемь человек.

— Миша, — сказала она Дубасову, когда тот вернулся за столик с двумя бокалами коньяка. — Ты посиди со мной, пока Слава приедет. Ладно?

— Да, кольца! — вспомнил Дубасов и вытащил коробочку из кармана. — Сейчас возьмешь? Сумочка есть? Или чтоб я Славке передал?

— Все равно. Ну ладно, давай. Ты посидишь? Ты чего не отвечаешь?

— Посижу. — Дубасов взял бокал с коньяком, покрутил его, погрел в ладонях, понюхал, отпил чуть-чуть.

— Позвони Славе.

— Сейчас. — Он достал телефон. Раздалось: «…или находится вне зоны действия сети».

Он видел, что она волнуется, утомлена и даже обозлена. Стал ей что-то рассказывать, развлекать беседой. Сказал, что Слава позавчера уволился наконец из областной администрации. Год уже прошел. Утром уложил все вещи в свой джип — и все, здравствуй, Москва!

— Зачем он вообще к нам приезжал? — спросила Марина, как будто бы забыв, о чем ей Слава говорил.

— Чтобы потом могли хорошо доложить «там». — Дубасов посмотрел на потолок и объяснил чуть подробнее: — Главный дядя, который нашего Славика опекает, очень ценит ребят, чтоб с опытом работы в регионах. Ясно?

— Да, да. — Марина кивала, но видно было, что она ничего не понимает и не интересуется; ей было не до московских карьерных фокусов.

Дубасов стал рассказывать о себе. О маме с папой: мама — доктор, папа — химик. О своей семье: женился на третьем курсе, на пятом развелся. О работе: фармаколог, скорее теоретик. «Окончил мединститут, кандидат наук. Медик, но не врач, понятно?» Марина опять кивала. Потом рассказал про свою фамилию. Фамилия старинная. При советской власти дедушка гордился, что у Суворова был любимый денщик, простой солдат Прошка Дубасов. А потом, уже после перестройки, папа гордился адмиралом Федором Дубасовым, губернатором Москвы, который подавлял декабрьское восстание в революцию 1905 года.

— Смешно, правда?

Марина не понимала, что тут смешного. Она, кажется, была не слишком образованна. Про Суворова знала, а про революцию и кровавого губернатора — вряд ли. Смотрела на Дубасова своими чудесными серыми очами: в них были одиночество и наивность.

«Наивный человек в наше время всегда одинок», — подумал Дубасов.

— Какой жгучий коньяк, — сказала она, отпивая чуточку. — Прямо вот тут жжет! — И потерла себе грудь чуть ниже горла. — А тебе не жжет? Тебе нравится такое пить?

«Господи! — думал Дубасов. — Какая хорошая. Славик так и сказал: „Я полюбил ее даже не за красоту, а за какую-то невиданную, невероятную наивность, доверчивость, простоту — я смотрю в ее глаза и забываю все: Москву, институт, хищных девчонок и прохиндеев- приятелей; забываю службу, карьеру, все вот это жополизание, лояльность, своих и чужих, взятки, распилы, все свои планы и проекты, мамины советы, папины наставления, все это исчезает, тает, растворяется в ее глазах, в ее шепоте, в ее русых волосах“. Ах, как красиво и влюбленно говорил Славик, даже завидно».