Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

– Что, если она проголодается?

На этот раз я промедлил и не успел усмирить твою дрожащую губу.

Я был почти уверен, что Элинор давно забросила занятия, но почему-то никак не мог высказать свои подозрения вслух даже в разговоре с тобой. Но когда вскоре после своего внезапного отъезда Элинор прислала тебе эсэмэску и сообщила, что намерена взять академический отпуск («чтобы набраться реального жизненного опыта», как она выразилась), мне понадобилась вся моя сила воли, чтобы не позвонить ей и не объяснить в весьма недвусмысленных выражениях, насколько это плохая идея. Впрочем, она, я думаю, все равно бы не взяла трубку.

Новость меня сразила, Мегс. Я говорю это совершенно серьезно и нисколько не преувеличиваю. Дело было даже не в деньгах, не в том, что скажут другие люди. Мне было жаль ее способностей, о которых с таким восторгом писали в своих отзывах школьные учителя («Лучшая в классе!», «Отличная успеваемость!»), жаль ее любознательности, умения задавать вопросы по существу, жаль наших вечеров на заднем дворе, когда мы неспешно и обстоятельно беседовали о том, почему мир устроен именно так, а не иначе. Теперь все это растворилось, исчезло, растаяло, словно и не бывало.

Помню, когда я впервые держал ее на руках, и Элинор крепко сжимала своими крошечными пальчиками мой указательный палец, единственное, что я видел перед собой, это перспективу. Потенциал. Я думал – вот новый человек, который сможет стать кем угодно, сможет заниматься чем захочет. И я мысленно поклялся себе сделать все, что только в моих силах, чтобы это стало возможно. Теперь же… Я даже не знал, можно ли спасти хоть что-то из того, что так нравилось мне в прежней Элинор. Но пока я мучительно размышлял над тем, что еще мы можем для нее сделать, ты уже отправила ей ответное сообщение, в котором заверяла дочь, что мы «поддержим любое твое решение». Узнать мое мнение ты не удосужилась. Нет, Мегс, я не укоряю тебя. Ты всегда умела находить правильные слова лучше меня.

В последующие месяцы мы видели Элинор еще реже, чем раньше. Много раз мы обсуждали, что делать, как быть. Поначалу слова «мы должны вмешаться», произнесенные вполголоса за ужином или когда мы сидели рядышком на диване, укрывшись за «Рейдио таймс» [19] «Рейдио таймс» – еженедельный журнал Британской радиовещательной корпорации; публикует программы теле- и радиопередач Би-би-си. , звучали комично, почти смешно. И ты действительно не воспринимала их всерьез. Но потом, когда мы преодолели собственную нерешительность и признали, что это – единственный выход, что нас остановило? Не меньше пяти раз мы были почти готовы принять самые жесткие меры, но наша решимость тотчас испарялась, стоило Элинор позвонить в нашу дверь. И уж тут мы ничего не могли с собой поделать. Нам обоим слишком хотелось обнять ее покрепче, чтобы хотя бы с помощью грубого физического прикосновения убедить себя: да, это наша дочь (несмотря на порванный свитер, на растрепанные волосы и сероватую, нездоровую кожу), и она по-прежнему с нами. Изменившаяся, холодноватая, почти чужая – но с нами.

Двадцать первый день рождения Элинор промелькнул незаметно. Это было как раз в том августе, когда она должна была бы закончить университет, однако она по-прежнему жила в Манчестере и только кормила нас байками о важной и интересной работе, которую нашла. Иногда это была служба в офисе, где Элинор отвечала на телефонные звонки и «все такое прочее» (вот уж действительно, занятие интересней некуда!), иногда – должность администратора в сетевом магазине. Мы послали ей подарок – тонкую золотую цепочку с брелоком в виде изящного золотого диска, на котором с одной стороны были выгравированы ее инициалы и дата рождения, а с другой – надпись: «От любящих родителей». Ты не поленилась проследить посылку по трек-номеру и настоять на том, чтобы ее вручили Элинор именно в день ее рождения. Через неделю посылка вернулась к нам с казенным штампом «Адресат не проживает».

Я хорошо помню, как Элинор впервые появилась у нас с явными признаками депрессии. То есть, депрессия у нее, возможно, была и раньше, только тогда мы не хотели этого замечать. Со дня ее рождения прошло около двух месяцев, и цепочка с брелоком лежала в синей бархатной коробочке на туалетном столике возле твоей кровати (почтовая коробка давно отправилась в мусорное ведро). Элинор приехала вскоре после ужина. Ты как раз принимала ванну, и я не раз благодарил Бога за то, что в тот день ты не торопилась. Тебе не нужно было видеть Элинор в таком виде, честное слово – не нужно.

Первое, что мне бросилось в глаза, это покрасневший нос и глаза, из которых безостановочно текли слезы. Она сослалась на аллергию к каким-то цветам, хотя на дворе стоял октябрь, и официальный индекс пыльцы в воздухе был близок к нулю. Зрачки Элинор были огромными, как у совы, глаза остекленели, взгляд блуждал. Несмотря на довольно прохладную погоду, ее лоб блестел от испарины – так бывает, когда у человека температура, однако она не говорила, что простудилась. Прежде чем отправиться спать, ты включила отопление на максимум, но, наблюдая за Элинор от двери гостиной, я видел, что она вся дрожит.

– Рад снова тебя видеть, Элинор, – сказал я, обращаясь к ее затылку (она сидела перед телевизором, то и дело переключая каналы с помощью пульта). – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Она не обернулась, поэтому я прошел вперед и сел в кресло, чтобы оказаться в поле ее зрения.

– И все равно вид у тебя больной, – сказал я, и, собрав волю в кулак, добавил: – Что ты принимаешь?

– А это важно?

– Да, Элинор. Для меня нет ничего важнее.

Она выключила телевизор и ненадолго встретилась со мной взглядом.

– Я уже взрослая, папа.

– Я знаю. Но это не значит, что мы за тебя не волнуемся.

– Я могу делать, что хочу! – глаза Элинор вспыхнули злобой, и мне захотелось отодвинуться от нее подальше, но я не мог. Я уже зашел слишком далеко.

– Можешь, конечно, но мама и я очень о тебе беспокоимся. Мы хотим тебе помочь.

На мгновение мне показалось, что она хочет что-то сказать, но это был просто зевок – такой широкий, что казалось еще немного, и дело кончится вывихом челюсти. А еще мне показалось – если бы Элинор могла, она проглотила бы меня со всеми потрохами.

– Элли, дорогая… скажи, что мы можем для тебя сделать? Мы хотим помочь… – повторил я зачем-то. – Ты можешь оставаться здесь сколько пожелаешь. Мы найдем хорошего врача и оплатим лечение, мы… – Я исчерпал свой запас идей, которых оказалось прискорбно мало. В голове у меня роились и другие мысли, но я понимал, что, высказанные вслух, они прозвучат неубедительно.

– Это моя жизнь, правда? – с нажимом проговорила Элинор после небольшой паузы.