Юрий Щекочихин - Армия жизни

— Слушаю тебя.

— Я хочу вам сказать, что в нашей жизни очень многое значит умение выделиться.

— Не понял…

— «Встречают по одежке, а провожают по уму» — очень правильно замечено!.. Вот смотрите, мы за день сталкиваемся с огромным количеством людей: на улице, в институте, на работе. Все эти люди как раз и «встречают» нас. Оценивают, да? Так что если человек отлично одет, к тому же не глуп, то он завоюет симпатии и «встречающих» и «провожающих».

— Но ведь «отлично одет» — это еще не значит, что он одет в фирму.

— Это для вас «не значит». Для людей, которым за тридцать. Молодежь же в большинстве случаев «встречает» по фирменной одежде, а уж провожает по знаниям в нескольких областях.

— Саша, это, может, нескромный вопрос, но где ты берешь деньги на «фирму»?

— Вы знаете, деньги родители дают. Один раз продал кассету. У меня старший брат, я у него еще иногда беру, он работает. Но я летом прошлым работал, я постарался отдать, что брал.

— А другие работали?

— Я как-то не интересовался.

Мне 18 лет. Помогать фарцовщикам я начала полтора года назад. Мотивы — желание иметь деньги и выделяться внешне из серой толпы. У меня очень сильно рос интерес ко взрослой жизни. У меня нет дружеского контакта со сверстниками, зато прекрасные отношения со взрослыми. Я живу не одной жизнью. Дома, в семье, я ребенок без хлопот, у меня все хорошо, моих знакомых родители не знают. В институте, где я учусь, я исполнительная девушка, общественница. Но все это я с удовольствием сбрасываю, когда ухожу с друзьями, где ценится мое умение добывать деньги, выгодно сбываю товар. Мне недавно сказали, что я опередила время.

Через парулет я выйду замуж. Надо заранее подумать о жилье. Для этого опять же нужны деньги. У родителей брать не хочу. Они тоже должны жить полной жизнью.

Л., Иркутск

Могу поспорить на что угодно: никто из читателей не сможет ответить на вопрос: «Можно ли прожить на аске?»

Написал: «никто», а вдруг увидел, как будто здесь, прямо передо мной, стоит, прислонившись к стене, в длинном, до пят, пальто, в широкой, на глаза, шляпе, невозмутимый Гарик по кличке Прайс и улыбается легко и снисходительно: «Можно…» И еще я увидел, как, подняв воротник куртки, уходит все дальше и дальше — кто его знает, в сторону ли очередного вокзала или так, на уличный перекресток, — Сережа и, обернувшись на повороте, недоуменно пожмет плечами: «А что тут спрашивать?» И еще увидел, как порхает между прохожими девочка, имени которой я так и не успел узнать, и, услышав вопрос, только кинет сочувственный взгляд и, ничего не ответив, исчезнет в толпе. И еще, и еще.

Мы взрослые люди. Откуда, скажите, нам знать, какие еще бессмысленные вопросы преподнесет нам это племя, часто для нас столь далекое, столь незнакомое? На что еще заставит ответить?

Напишем слово «аск» так, как и положено его писать — латинскими буквами: «ask». Теперь это слово, даже для человека, познания которого в английском ограничиваются забытым школьным курсом, приобретает смысл. «Ask» — спрашивать, просить, попросить.

Когда однажды поздним вечером в длинном подземном переходе я нос к носу столкнулся с этой компанией, то вначале не мог понять, что же такое вокруг происходит? Или снимается кино? Или социологи решились вдруг что-то исследовать? Или вообще какая-то неведомая сила подвергает запоздалых прохожих непонятным испытаниям, для чего-то спрашивая и спрашивая: осталось ли в душе сострадание? Не охладело ли сердце к чужим болям и невзгодам?

— Товарищ! — парень в новеньких, с иголочки, джинсах бросился наперерез нагруженному сумками прохожему. — Одну минуту, товарищ! Вы знаете, что происходит там (называл он одну далекую заморскую страну), вы знаете, что там ежедневно умирают от голода дети! Мы должны помочь им, товарищ!

— Постойте, прошу вас! — девушка в аккуратных брючках преграждала путь нарядной, наверное, из театра немолодой паре. — Да, у вас все хорошо, и у нас тоже, но там же голодные дети! Я вас прошу, помогите!

— Вы читали сегодняшние газеты? — парень в длинном до пят пальто и в широкой, на глаза, шляпе спокойно и серьезно даже с какой-то настоящей болью в глазах спрашивал двух девушек: — Вы знаете, что там происходит?! Мы можем оказать маленькую помощь! Кусок хлеба для ребенка или литр крови для раненого. Много денег не надо! Дело не в деньгах! Дело в вас!..

Голоса гулко отдавались в почти пустом переходе.

Я стоял, ошарашенный этой картиной, лихорадочно вспоминая, что же там происходит, в том далеком от нас краю, когда и передо мной остановился парень, тоже в джинсах, но уже в потертых, в свитере, на котором было вышито маленькое красное сердце, и, глядя прямо в глаза, приветливо улыбаясь, торопливо заговорил о своем друге, о его родителях, о человеческом долге.

Что бы вы, читатель, сделали на моем месте? Ведь не грозят — улыбаются, не требуют — просят, не для себя же в конце концов! Конечно, непривычно вот так, в подземном переходе, ни с того ни с сего, но мало ли что бывает в жизни, мало ли какие люди подрастают рядом с нами!

И я уже полез в карман, но тут этот парень (лет семнадцати на вид, не больше) сделал вдруг что-то совсем в данной ситуации неожиданное. Он по-детски хихикнул, попытался снова стать серьезным — не получилось, и, уже почти не сдерживая смех — как плохой рассказчик анекдотов, который начинает смеяться раньше слушателей, — начал нести совсем явную несуразицу: извержение вулкана, горящая лава, горы пепла.

И я сказал первое, клянусь, что пришло в голову:

— Да ты на часы посмотри! Магазины-то уже все закрыты!

Парень в свитере, на котором алело маленькое сердце, выдохнул, отсмеявшись, и сказал доверчиво, как своему:

— А швейцар в ресторане? Вы что, не знаете? Это же элементарно! Ноу проблем… Час работы — и бутылка.

И тут, признаюсь, я облегченно вздохнул. Понимаю, нехорошая эта легкость, не очень-то достойно человека ожидание разочарований, но, с другой стороны, взять хотя бы тех же пришельцев. Одно дело, когда думаешь, есть они или нет, прилетели или они еще летят, а если прилетели, то где живут, чем занимаются, не встречался ли ты с ними случайно, а если встречался, то как вел себя. И совсем другое дело, если тебя убедили на сто процентов, что их нет и быть не может и нечего мучиться и подозревать каждого встречного. На нет и суда нет.

Но я отвлекся.

Время все ближе подходило к полуночи. Затихала жизнь и в подземном переходе. Парни — их, как помню, было пятеро или шестеро — стояли теперь все вместе, кучкой, переминаясь с ноги на ногу, весело, как пятиклассники на перемене, толкали друг друга. Только вдалеке, под занавес, как говорится, девочка лет семнадцати работала (другого слова теперь и не подберешь) с немолодой, немодно одетой женщиной.