Юрий Щекочихин - Армия жизни

Я не уходил. Стоял и смотрел на них. Может, хоть теперь сквозь улыбочки, сияющие на лицах, проступит, как на кинопленке, холодный оскал юного циника или дерзкая ухмылка уличного флибустьера, промышляющего по вечерам у испуганных прохожих: «На-бутылку-красного-дай-папаша-а-то-в-ухо»? Ничего подобного! Улыбки как улыбки, лица как лица, слова как слова. И ни один, пусть самый робкий, прохожий не свернет в сторону, заметив эту компанию, а пройдет сквозь нее твердо и спокойно, да еще спросит, что сегодня новенького в консерватории.

Может, станет заметна в них алчность, патологическое умение взять и то, что плохо лежит, и то, что лежит хорошо, то самое современное «мурло мещанина» (в изображении которого, как мне кажется, порядком накопилось путаницы)? Да нет, ничего такого. Спокойно, без напряжения и уж тем более без всякой алчности, как человек, для которого не важна сумма и приходится держать деньги в руке только лишь для того, чтобы чем-то занять руки, пересчитывал Гарик (тот, в длинном пальто до пят) вечерний доход. И когда девочка, наконец-то «отработавшая» свое, бросила Гарику, еще не доходя, двадцать копеек и тот, подставив ладонь, все-таки не поймал монету, никто не бросился ее поднимать, а даже наоборот — один из парней отфутболил ее в сторону.

Может, вдруг заметим раскаяние? Ну хотя бы ощущение некоторой внутренней неловкости, что так легко — да еще на чем! — можно одурачить десяток взрослых людей? Нет, не осталось неловкости. Даже страха, что кто-нибудь из прохожих вернется и строго спросит, от какой такой организации собираются средства, — даже страха не было в помине. Я, случайный прохожий, стоял рядом с ними уже минут десять-пятнадцать.

Они отлично понимали, что я все увидел и понял. Но это ничего не значило! Они не стеснялись ни меня, ни — почти уверен — любого, кто стоял бы на моем месте.

Наконец вся компания (и я вместе с ней) поднялась наверх, на улицу.

Здесь дул зябкий ветер, и гасли огни в домах.

Гарик легонько подтолкнул к двери ресторана при гостинице парня в свитере, на котором было вышито сердце.

Они топтались на месте, переговариваясь о какой-то нормальной ерунде: где-то выступает популярный ансамбль, кому-то отец привез из-за границы «фирму», что скоро лето и надо «мотануть» на юг, погреться. Девочка спросила, который час, и побежала в автомат звонить маме. Кто-то вдруг вспомнил, что завтра зачет не сдашь — останешься без стипендии. Кто-то сообщил, что сегодня он домой не поедет, потому что надоело слушать, как они «выступают».

Я не знал, кто эти ребята — конкретно каждый из них (да и не очень-то урочное время было для расспросов). Но их, так сказать, общее лицо было знакомо и узнаваемо. Точно такие же компании можно встретить в центре наших городов, и уверен, что и вы, читатель, не однажды останавливали удивленный взгляд на стайке экстравагантно, с налетом некоторого «хиппизма», одетых мальчиков и девочек, толкущихся посредине вечерней толпы, но отдаленных в этой толпе не только от взрослых, но и от своих ровесников — просто школьников, просто ребят из ПТУ, просто гуляющих или праздно шатающихся. Даже ученые успели заметить их, и в одной работе я прочитал о «стритовых», «центровых», «хипах», то есть о них, отличных от привычных ребят из подворотен, для которых хватает общения в старой беседке посреди двора да популярных песенок на лестничной площадке, которым достаточно для утверждения своей личности уличных толковищ да, увы, двух бутылок «бормотухи», выпитых по очереди из единственного стакана, либо папироски с «травкой».

«Центровые», как я успел заметить, обожествляли музыку («бит», «рок» и т. д.), очеловечивали джинсы, становились легкой добычей фарцовщиков и спекулянтов или сами время от времени входили в круг фарцовщиков и спекулянтов, знали обо всем понемногу и старались не отстать от самого современного, будь то йога или каратэ, но основные их поступки заключались в самом отсутствии поступков. И, увидев такую компанию однажды в скверике, ты смело мог прийти туда же через полгода и увидеть те же лица, те же позы, то же ленивое хождение на одном и том же пятачке. Знакомясь с ними и разговаривая, я уже знал, что, отработав свое, сыграв свою роль и отстояв положенное время, они возвращались домой — к благополучным родителям и книжным стеллажам.

Компания в подземном переходе была такой и не такой. За этими ребятами, за их безобидным трепом и раскованными движениями стоял совершенно реальный поступок — спекуляция на сострадании и отзывчивости. Для них стало можно поступать так, как поступать нельзя. И не по каким-нибудь зафиксированным на бумаге законам нельзя (хотя и законы, наверное, на это найдутся), а по самым элементарным человеческим, по которым не пускаются в пляс при прощании с любимым человеком, не бьют старика или ребенка. Это кощунство над тем, над чем нельзя кощунствовать, шутка, стоящая за пределами шутки.

Через некоторое время мне пришлось заниматься одной историей. Родители не могут справиться с сыном, их последняя надежда — письмо в редакцию. «Я не знаю, что происходит с Сергеем, но происходит что-то страшное. Не доучившись, сын бросает школу. У него появляется какая-то странная компания. Он стал говорить о том, что и учиться, и работать скучно. Надо просто весело жить и т. д. Первый раз он убежал из дома зимой, где болтался целую неделю — неизвестно, а когда пришел домой, я его не узнала: какие-то джинсы с цветочком на левом колене, немыслимая куртка, перешитая из солдатской шинели. „Где ты был?“ — не отвечает. В школу идти отказался. Мы его хорошенько отругали, а он снова исчез. Теперь его не было целый месяц. Мы заявили в милицию…» — и так далее, и так далее. Длинная, невеселая история.

Я встретился с Сергеем и сразу узнал его: он оказался из той самой компании. Проговорили мы с ним долго, несколько часов, и когда я его спросил, что же было самым интересным в его жизни «вне дома», Сергей ответил: «Работа на аске».

— Погоди-погоди. Объясни по-русски и по-человечески: как это можно «работать на аске»?

И Сергей не торопясь, стараясь поточнее подбирать слова, объяснил: надо быть коммуникабельным и ничего не стесняться; настоящий «аскет» (термин Сергея) не должен выглядеть попрошайкой, потому что «…сегодня, — улыбнулся он, — вагонный нищий — анахронизм, который действует только на нервы древних старух»; для хорошего «аска» необходим набор разных несчастий, как своих собственных, так и чужих. Но, добавил Сергей, «усложнять дело пожарами, наводнениями, землетрясениями, как я теперь убедился, не стоит. Подойди, улыбнись, извинись, скажи, что ты студент, потерял деньги, завтра сессия и т. д. Очень действует». Наконец, сказал Сергей, надо «бить на жалость. Только на жалость».