Леонид Юзефович - Филэллин [litres]

На другой день, как было условлено накануне, отправились на Акрополь. Криднер зашел за мной около полудня, через час мы поднялись к Пропилеям. У ворот сидел на табурете молодой человек в сюртуке, на столе перед ним стояла оловянная тарелка с монетами и рядами лежали какие-то фиолетовые бумажки с печатью на каждой.

“Надо купить билеты”, – объяснил Криднер присутствие этого усатого малого.

“Вот как? – улыбнулся я. – Когда грекам нужны были кредиты, они уверяли, что их древности принадлежат всему человечеству”.

“Это вынужденная мера, – заступился за них Криднер. – Греция бедна, а король Оттон очень много делает для сохранения памятников ее искусства. Казна не выдерживает таких расходов”.

Он купил два билета. Я хотел возместить ему их стоимость, ведь он пошел сюда для меня, но он указал мне, что между русскими людьми такие мелочные счеты не приняты.

Мы поднялись по ступеням и очутились в облаке пыли. Десятки рабочих кирками и ломами разбивали заслонявшие Парфенон и Эрехтейон венецианские и турецкие постройки. Обломки, отмеченные печатью древности, складывали в отдельном месте, а простые камни и мусор сваливали со скалы вниз. Ни о каком углубленном созерцании величайших творений эллинского гения не могло быть и речи, но я готов признать, что, хотя работы не закончены, оба храма постепенно высвобождаются из окружившей их за последние три столетия пестрой ограды магазинов, казематов, казарм, хозяйственных и жилых строений.

Парфенон находится справа от входа. Надо сказать, он не произвел на меня ожидаемого впечатления. Я не историк, не антикварий, а разрушения в нем так заметны, что трудно реальную картину заместить той, что при взгляде на него должна являться перед нашим мысленным взором. Мрамор пожелтел, колонны густо испещрены именами посетителей. Особенно много автографов оставили тут русские моряки, бывшие в Афинах до или после Наваринского сражения. С одной стороны, это вызвало у меня прилив национальной гордости, с другой – стыд за соотечественников и острое желание уничтожить кое-какие из сделанных ими надписей.

Обширность горизонта – вот что подействовало сильнее всего. На краю скалы от высоты и восторга захватило дух. День был ясный, в прозрачном воздухе ранней осени глаз не встречал никаких ограничений, кроме собственной слабости. Криднер сориентировал меня по сторонам света, это позволило разложить все открывшиеся передо мной картины по четырем разделам, чтобы надежнее сохранить их в памяти. На севере раскинулись городские кварталы с встающей над ними громадой Ликабеттоса; на востоке, минуя ворота Адриана, уходила в Элевсин известная даже мне, профану, священная дорога элевсинских мистерий; на западе темнел холм Ареопага с двумя пещерами, где находилась темница Сократа; наконец, на юге взгляд скользил по домикам Пирея, по игрушечным корабликам в порту, по сверкающей морской синеве, и упирался в отдаленные возвышенности Саламина или Эгины. Криднер не мог точно сказать, какой из двух этих островов мы видим.

Возле северного портика Парфенона он подвел меня к деревянному щиту, поставленному на ножки и покрытому черепичным навесом. На нем белели несколько бумажных листков с архитектурными абрисами и комментариями к ним, но львиную долю поверхности занимало выполненное темперой изображение какого-то здания с колоннадой и массивным куполом. Фронтон и пилястры были выполнены в стиле прусского эллинизма, а нахлобученный сверху купол выглядел уступкой палладианской традиции.

Криднер красноречиво молчал, давая мне время изучить рисунок. Я понял, что с первых минут нашего пребывания здесь он хотел показать мне именно его, но не посмел сделать это до осмотра главных достопримечательностей.

“Что за здание?” – спросил я, не сумев прочитать пояснительные надписи без забытых в гостинице очков.

“Будущий дворец короля Оттона. Архитектор – знаменитый Карл Шинкель из Берлина”, – ответил Криднер.

Мой вопрос, где будет построен этот дворец, его удивил.

“Так вот же, – указал он на колоннаду перед дворцом, составлявшую с ним единое целое. – Не узнаете? Это же Парфенон, просто все разрушенные колонны восстановлены”.

“Неужели, – не поверил я, – королевский дворец собираются построить на Акрополе?”

Оказалось, что да, на том самом месте, где мы стоим.

Я не филэллин и никогда им не был, но пылавший в тысячах сердец огонь любви к Греции коснулся и меня. Теперь он потух, дым рассеялся, и видно стало, что из него родилось это нелепое сооружение с Парфеноном в качестве галереи у парадного входа.

“Вы же сами говорили, – напомнил я Криднеру, – что король неустанно печется о сохранении памятников греческого искусства”.

“Да, – смутился он, – но я, собственно, хотел поговорить с вами о другом. Когда-то я прислал вам рисунок баронессы с просьбой передать его государю. Она запечатлела видение, снизошедшее на нее в Крыму во время молитвы духа, помните?”

Я сказал, что письмо с рисунком помню, но сам рисунок забыл.

Он махнул рукой в сторону щита: “Баронесса изобразила в точности то, что у вас перед глазами. Будущий дворец Оттона – копия храма, который в ту ночь она видела на Акрополе. Она сочла его символом грядущего братства народов, храмом всех христианских исповеданий, поэтому купол на ее рисунке – с крестом. Здесь креста нет, вот и все различия, если не считать кое-каких декоративных деталей”.

“Да, бывают удивительные совпадения”, – признал я.

“Совпадения? – вскинулся Криднер. – Таких совпадений не бывает. Ma tante обладала не просто обычной человеческой проницательностью. В молитве духа ей являлось будущее. Вспомните, – начал он загибать пальцы, – сбылось ее предсказание о бегстве Наполеона с Эльбы. Идем далее: она предупреждала государя, что за отказ помочь грекам Бог накажет его подданных, и произошло наводнение двадцать четвертого года. Исполнилось и ее пророчество, что гибель Греции придет из Египта”.

“Разве оно исполнилось?” – усомнился я.

“Почти, – нашелся Криднер. – Чистая случайность, что Ибрагим-паша не завоевал всю Грецию. Если бы ему это удалось, Англия, Франция и Россия не стали бы ввязываться в войну. К счастью для греков, в Афинах, под Акрополем, Ибрагим-паша был ранен каким-то филэллином. Он потом долго болел и не сумел завершить столь успешно начатую кампанию”.

“Выходит, баронесса ошиблась”, – резюмировал я не без злорадства.

“Не спешите с выводами, – предостерег он меня. – Видите ли, баронессе открывалось предначертанное нам на небесах, а не то, что происходит с нами в жизни”.

“Разве это не одно и то же?” – спросил я.

Он улыбнулся: “Вам когда-нибудь гадали по руке?”