Холли Борн - Все места, где я плакала

Мы прочли это вслух.

– Подожди, – сказала я. – Думаю, это код.

– Разумеется, это код.

Я вздрогнула от его презрительного тона. Внутренний голос говорил: пусть Риз разгадает задачку, это сделает его счастливым.

– Ох, это тяжело, – притворилась я, хотя уже поняла, что цифры связаны с алфавитом. – Я просто тупица в таких вещах.

Он поцеловал меня в макушку.

– Не волнуйся, детка, я справлюсь.

Я терпеливо ждала, пока он что-то бормотал себе под нос.

Никогда не притворялась слабой до этого дня. Никогда не прикидывалась менее талантливой, или менее умелой в пении, или… тем, кем не являюсь. Еще один красный флаг. Прямо там. Настолько красный, насколько это возможно. Такой же красный, как второй день месячных.

Но разве я обратила на это внимание?

М-м-м… до сих пор я же никак не реагировала на все флаги, так зачем изменять самой себе?

Это стоило того, потому что Риз выглядел таким очаровательным и гордым собой, когда до него наконец дошло.

– Я думаю, что цифры связаны с расположением букв в алфавите, – сказал он, широко раскрыв глаза от детского восторга.

– О боже мой! Ты прав! Подожди… значит, один – это а, два – это б?!

– Да!

– И если сложить их вместе… Подожди, дай мне записать это в телефоне.

Риз зачитывал цифры, пока я их печатала. Потом мы оба уставились на мой экран.

– Значит, нам надо на Суон-лейн. – Он поднял голову и указал на дорожный знак. – О боже, это там! Там!

– Оно там, оно там! – повторила я с детской радостью, нахлынувшей на меня.

Он поцеловал меня, и мы почувствовали остатки вина на губах.

– Пойдем искать сокровища, – сказала я.

– Я уже нашел свое.

Риз притянул меня для еще одного поцелуя с привкусом черной смородины и алкоголя. Затем отстранился и обнял так сильно, что я едва могла дышать. Мы так и стояли на холоде, и мне показалось, что Риз сейчас заплачет. Мы вцепились друг в друга, и от него так хорошо пахло, а объятия были такими сильными и настойчивыми… Именно этого мне не хватало после предыдущих недель странного поведения и недомолвок.

Риз отпустил меня.

– Ты готова? – весело спросил он.

– Да, – прошептала я.

Никогда не буду готова к тем чувствам, которые он во мне пробуждает.

Разумеется, начался мелкий дождь. Я возвращаюсь к поискам сокровищ, шагая по следам наших призраков. Сворачиваю к реке. Это занимает гораздо меньше времени, когда не тупишь над загадками.

Несмотря на дождь, уже не так холодно. Можно почувствовать намек на предстоящее тепло в воздухе, конец апреля спешит приветствовать нас, и я не тороплюсь. Пытаюсь впитать в себя воспоминания о том дне. Потому что, пока все не испортилось, они были светлыми.

Охота за сокровищами привела нас вверх по реке к собору Святого Павла и в этот невероятный бар на крыше, откуда можно было увидеть весь город. Мы сделали перерыв, и Риз сумел снова сойти за совершеннолетнего и заказать нам глинтвейн. Было достаточно тепло, чтобы сидеть снаружи у обогревателей и потягивать его вместе, глядя на Лондон и думая, как нам повезло. Никогда в жизни я не чувствовала себя более взрослой и утонченной, сидя и смакуя странный на вкус напиток, глядя на панораму одного из самых знаменитых городов мира, как будто это обычное дело в понедельник.

– За нас? – предложил Риз, и мы чокнулись бокалами.

– За нас.

Мы пересекли Мост Тысячелетия и наткнулись на Тейт Модерн, чтобы собрать еще две улики. Риз и я пьяно посмеивались над всем этим искусством, которого не понимали.

– Почему на полу лежит какашка, сделанная из серебра? – спросил он. – И почему за это кого-то наградили?

Я захихикала еще сильнее и поцеловала его испачканный вином рот.

– Может, просто оставить карандаш на полу и посмотреть, сочтут ли люди его за арт-объект?

Тропа сокровищ вывела нас обратно на берег реки, мимо старого величавого театра «Глобус», в соседний паб под названием «Лебедь». Вечер уже начинал опускаться, и праздничные огни мерцали, перемежая мрак города, делая все волшебным. Каким-то чудом Риза обслуживали везде, куда бы мы ни пошли. Он держался так, словно бармены оказались бы жалкими идиотами, осмелившись заподозрить его в малолетстве. Мы сделали очередной перерыв в охоте, выпили еще по бокалу красного вина, и я почувствовала себя очень пьяной. Это была та алкогольная эйфория, когда любишь всех и все и чувствуешь себя одурманенным счастьем.

Прижавшись друг к другу, мы смотрели, как за окном проплывает Лондон.

– Я люблю тебя, Риз, – пробормотала я. – Люблю так сильно, что иногда мне больно.

Он криво улыбнулся – подвыпивший, но не в стельку, как я.

– Если не больно, то это не любовь, – сказал Риз, снова целуя меня в макушку. – Именно так ты и понимаешь, что это по-настоящему.

Из-за выпитого вина слова прозвучали так романтично….

– Давай откажемся от поисков сокровищ и просто останемся здесь обниматься, – прошептала я.

– Прекрасный план.

Небо потемнело, когда солнце окончательно село. Он заказал еще выпить. Я с трудом воспринимала течение времени. Помню, что поход в туалет требовал сосредоточенности и немалых усилий, а слова из моего рта выходили тяжелыми и невнятными, заставляя его смеяться.

Сейчас я стою возле «Лебедя» и отмораживаю себе задницу. «Глобус» весь освещен, хоть и плохо различим сквозь морось. Небо потемнело от дождя, поэтому в окнах паба все отлично видно. Я почти вижу нас. Вот где мы сидели, прямо там, у окна. Персонал бара; вероятно, все те же люди. Мир не так уж сильно изменился для остальных. Я вижу, как мы наконец-то смотрим на часы в его телефоне, смеемся, когда понимаем, что уже поздно, и выходим, держась за руки. Вижу, как мы проходим сквозь меня, словно сквозь призрак. Вижу, как лицо той, прежней Амели светится счастьем. Поворачиваюсь и следую за нами вдоль южного берега.

Прохожу мимо Национального театра. Смотрю, как скейтбордисты нарезают круги вокруг рампы. Резко останавливаюсь у Саут Бэнк Центра.

Вот тот самый мост. За этим я и пришла.

Вздыхаю и поднимаюсь по ступенькам, уворачиваясь от людей, которые не очень удачно держат зонтики. Я готова погрузиться в предстоящее плохое воспоминание.

– Давай встанем прямо посередине, – предложил Риз. – Я хочу увидеть весь город.

Мы заковыляли через погруженную в темноту воду. Город искрился вокруг нас, освещенный, веселя и вдохновляя. Я помню, как мне было жаль всех этих офисных работников, которые проносились мимо нас с опущенными головами. Почему они не любовались таким прекрасным видом? Старый уличный музыкант сутулился в стороне, бренча на гитаре; перед ним стоял открытый футляр, где лежала горстка монет. Он играл The First Cut Is the Deepest [4] Песня известной американской исполнительницы Шерил Кроу ( прим. ред .). , и его музыка плыла по ветру, проникая в самое сердце.