Кейси Маккуистон - Красный, белый и королевский синий [litres]

– И все же, – продолжает Генри, – то, как ведет себя бабушка… в этом нет маминой вины. И раньше она действительно защищала нас. Это нечестно.

– Генри, – твердо произносит Би. – Это жестко, но она должна была это услышать. – Она бросает взгляд на маленькие кнопочки своей автоарфы. – Мы заслуживаем иметь хотя бы одного родителя.

Уголок ее рта дергается, совсем как у Генри.

– Ты в порядке? – спрашивает ее Алекс. – Я знаю… я читал пару статей… – Он не заканчивает предложение. «Кокаиновая принцесса» – четвертый в списке трендов «Твиттера».

Ее хмурое выражение превращается в полуулыбку.

– Я? Честно говоря, это почти облегчение. Я всегда говорила, что лучше всего мне будет, если все будут знать мою правдивую историю. Тогда мне не придется слушать все эти выдумки или лгать, чтобы скрыть правду… или объяснять ее кому-то. Я бы предпочла, чтобы все случилось не так. Но все уже произошло. По крайней мере, сейчас я могу перестать вести себя так, будто мне есть за что стыдиться.

– Я знаю это чувство, – мягко говорит Генри.

На какое-то время между ними виснет тишина. На Лондон опускается черная ночь, прислоняясь к оконным стеклам. Бигль Дэвид заботливо сворачивается калачиком возле Генри, а Би начинает играть песню Боуи. Вполголоса она поет: «Я, я буду королем, а ты, ты будешь королевой», – и Алекс удерживается от смешка. Он чувствует себя так же, как во время урагана: все они держатся вместе в надежде, что баррикады выдержат напор стихии.

В какой-то момент Генри засыпает, и Алекс ощущает прилив благодарности за это, хотя он все еще ощущает напряжение в каждой части его тела.

– Он совсем не спал с тех пор, как появились новости, – тихо говорит ему Би.

Алекс слегка кивает, изучая ее лицо.

– Могу я кое-что спросить?

– Конечно.

– Я чувствую, что он чего-то мне недоговаривает, – шепчет Алекс. – Я верю ему, когда он говорит, что он со мной в этом деле и хочет рассказать всем правду. Но есть что-то, чего он не говорит. И это пугает меня, потому что я не могу понять, в чем дело.

Би поднимает взгляд, ее пальцы застыли.

– О, дорогой, – просто отвечает она ему. – Он скучает по папе.

Ох.

Алекс вздыхает, схватившись руками за голову. Конечно же.

– Можешь объяснить мне, – неуклюже предпринимает попытку Алекс, – каково это? Что я могу сделать?

Би ерзает на своем пуфе, опустив арфу на пол, и засовывает руку под свитер. Она достает из-под него серебряную монетку на цепочке – символ ее трезвости.

– Не возражаешь, если я немного окунусь в прошлое? – спрашивает она с ухмылкой.

Алекс отвечает ей слабой улыбкой, и Би продолжает:

– Итак, представь. Все мы рождены с определенным набором эмоций. Некоторые из них сильнее и глубже, чем другие, но у каждого есть самое дно, нижняя корочка пирога. Это максимальная глубина чувств, на которую ты можешь опуститься. И затем с тобой происходит самое ужасное событие в твоей жизни. Самая ужасная вещь, которая вообще могла случиться. Вещь, которая снилась тебе в кошмарах, когда ты был ребенком. И ты думал, что все в порядке, потому что это случится только тогда, когда ты будешь старше и мудрее, и к тому моменту ты испытаешь так много чувств, что это ужасное чувство, самое худшее из всех возможных, уже не покажется таким чудовищным.

Но это случается с тобой, когда ты еще юн. Это случается, когда твой мозг еще не созрел, когда, в действительности, ты вообще еще ничего не пережил. И эта ужасная вещь – это одно из самых важных событий, которое происходит в твоей жизни. Это случается с тобой, а затем уходит на самое дно твоих чувств, разрывая тебя изнутри и вскрывая бездну там, внизу, чтобы найти себе место. А из-за того, что ты был слишком юн, из-за того, что это одно из самых важных событий, которые успели произойти в твоей жизни, ты всегда будешь носить это внутри себя. С тех самых пор, если с тобой что-то случается, оно не оседает просто на дне – оно опускается туда, в ту самую пропасть.

Она тянется к Алексу над крошечным чайным столиком и жалкой кучкой галет и дотрагивается до тыльной стороны его ладони.

– Теперь ты понимаешь? – спрашивает она, взглянув ему прямо в глаза. – Ты можешь никогда по-настоящему не понять этого, но ты должен любить это в нем так же, как и все остальное, потому что это он сам. Это и есть он, его неотъемлемая часть. И он готов отдать тебе ее, что гораздо больше, чем я ожидала от него увидеть когда-либо в ближайшую тысячу лет.

Алекс сидит, долго пытаясь переварить услышанное, и в итоге говорит хриплым голосом:

– Я никогда… Я никогда не переживал ничего подобного. Но я всегда ощущал это в нем. Это часть его, которая была для меня… непостижимой. – Он переводит дыхание. – Но дело в том, что прыжки с утеса – это в моем стиле. Это мой выбор. Я люблю его, несмотря ни на что, именно за все это. Осознанно. Я люблю его осознанно.

Би мягко улыбается.

– Тогда у вас все будет хорошо.

Где-то около четырех утра Алекс забирается в кровать и ложится позади Генри. Это все тот же Генри, чьи позвонки торчали из спины мягкими бугорками, кто пережил самое страшное событие в своей жизни, за которым последовало еще одно, но все еще остается живым. Алекс тянется рукой и дотрагивается до края лопатки Генри там, где простыня соскользнула с него и где его легкие упорно продолжают втягивать в себя живительный воздух. Парень, шесть футов ростом, свернувшийся калачиком вокруг сжавшихся ребер и непокорного сердца. Он осторожно прижимается грудью к спине Генри. Алекс на своем месте.

– Это дурачество, Генри, – произносит Филипп. – Ты слишком юн, чтобы это понять.

В ушах у Алекса звенит.

Они сидят в кухне Генри, поедая булочки, и читают записку от Би, в которой та пишет, что уходит на встречу с Кэтрин. А потом вдруг в дверь врывается Филипп в костюме набекрень, с нечесаными волосами и принимается кричать на Генри за то, что у того хватило наглости нарушить запрет на какие бы то ни было связи, привести Алекса сюда, пока за дворцом следят, и продолжать ставить семью в такое унизительное положение.

В настоящий момент Алекс думает о том, чтобы сломать ему нос кофейником.

– Мне двадцать три , Филипп, – говорит Генри, заметно стараясь сохранять спокойствие в голосе. – Мама была чуть старше, когда познакомилась с отцом.

– Да, и ты считаешь, что это было мудрым решением? – злобно спрашивает Филипп. – Выйти замуж за человека, который провел половину нашего детства, снимаясь в кино, который никогда не служил своей стране, который заболел и бросил нас и маму…

– Не смей , Филипп, – отвечает Генри. – Клянусь Богом, лишь из-за того, что твоя одержимость семейным наследием не производила на него никакого впечатления…